Совпадение. Вся жизнь состоит из сплошных совпадений. То, что в Таормине и тому подобных местах летом каждый третий — русский, это другое дело. Это уже закономерность.
Я скосил глаз в окно. Леночка, с ее пепельно-русыми волосами на шоколадных плечах, продолжала читать рецензии на меня.
Итак, еще раз: Василий Павлович, забывчивостью явно пока не страдающий, говорит, что не только ничего про меня Лене не рассказывал и фамилию мою не называл — он вообще не зафиксировал в голове, чем я, кроме своего вина, в жизни занимаюсь. Да я ему вроде как и не хвастался — будто не видел он писателей, особенно начинающих. А вот специалисты по вину — другое дело.
И он вообще не знает, что по фамилии я Рокотов.
А тогда откуда Лена вот сейчас взяла именно эту страницу поиска, ведь фамилию и название книги надо было заранее знать, чтобы задать запрос?
Еще нужны какие-то доказательства насчет того, кто был моим тогдашним незваным гостем?
И вот она лежит и читает про меня. И я, на своем балконе, делаю то же самое.
Так, что у нее сейчас перед глазами? А, вот эта рецензия, которая называется просто и затейливо: «ФФ».
«Издатель должен был объяснить автору, что выбранный им псевдоним — проявление дурного вкуса или как минимум неоригинален. Рокотофф? Как тогда насчет Чехофф, Платонофф — ну, что это такое, в самом деле. А вдобавок маленькая незадача: продавцы книжных магазинов повально путают дебютный роман нашего героя с несколько иной, так сказать, литературой, щедро поставляемой неким Игорем Рокотовым. Если вы любите читать про демонов, сексуально грандиозных сверхчеловеков, космических „иных“ на грязных задворках наших улиц — так вот это тот Рокотов, который без „фф“. Понятно, что новый автор мог и не знать про существование еще одного Рокотова, они явно из разных миров, но издателя это никак не извиняет. Ну, а то, что роман „Аут“ не щадит читателя, скажем так, массового, то здесь уже отдельная проблема этого очевидного провала литературного проекта…»
И вот — я привычно кликаю мышкой уже независимо от Лены — мои любимые строки совсем другого критика:
«Литература может быть болью. Хотя вообще-то, если у тебя болит, иди к доктору, а не к издателям, пожалей читателя.
Сергей Рокотофф, конечно, болен своей войной. Она, эта боль (и эта война), остается почти невидимой на протяжении первых повестей, из которых состоит роман. И взрывается в последней повести, там, где речь о ней, неизвестной читателю войне в далеком Мозамбике. Боль настоящая — с блеском описаны темнокожая женщина, погибшая при взрыве самолета, мелькание светлячков вокруг дощатых домиков, шорох океанского прибоя за холмами, звон автоматных очередей и звук, с которым пули шлепаются в человеческое тело… это всё настоящее, это наверняка было, было с живыми, реальными людьми, и автор не хотел их забывать, не написав о них. И мы их теперь не забудем.
Но в том-то и дело, что кроме боли в романе „Аут“ есть нечто совсем другое. Несгибаемая, веселая жизненная сила даже не героя или героев романа, а, видимо, автора. Его умение сказать себе и людям: вот такое происходит с нами, но мы сильны, мы любим этот мир и эту жизнь, что бы они с нами ни творили. И мы пойдем по нему дальше с нашей верой в добро и с нашей любовью».
Подпись — Юлий Кранц. Наверное, это чуть не единственный человек, с которым мне и правда хотелось бы увидеться, если бы я решил снова поехать в Москву. Он что-то понял: наверное, не совсем критик или когда-то им не был. А с другой стороны — я ему нужен? Ну, что он, писателей, что ли, не видел? Написал еще одну рецензию и забыл.
И все прочие забыли. Книга и книга. О чем-то непонятном. Много их.
Хотя Шура и Иван, эти веселые персонажи моего мозамбикского прошлого, прочитали и, как ни странно, всё поняли. Что там они сказали — да не далее как вчера, вербуя меня на расследование мотоциклетного инцидента?
«Ты хоть сам-то понимаешь, что ты для нас всех сделал? Все наши говорят, если Рокотова и правда встретите — нижайший ему поклон. А то ведь если бы не ты — как будто нас не было. У афганов хоть песни есть, а тут…»
Примерно так. Спасибо, ребята. Для вас писал. А уже потом для себя.
И если что-то я понял за все годы рядом с лучшими виноделами мира, так это одну простую вещь. Как ты там написал, гаденыш, — я не щажу массового читателя? Так вот, если хочешь сделать «Сассикайю», то делай ее не для массового потребителя, рынка, а для себя и лучших друзей. Тогда ты будешь стараться по максимуму. Тогда у тебя будет шанс, что получится что-то настоящее. Маленький, но шанс.
А то, что такую книгу не будут покупать миллионы — да пойдите вы, миллионы, дальним лесом. Вы мне не нужны. У меня вот-вот будет полмиллиона евро, с моей ан-примёрной инвестицией. Может, уже есть. Вот выполню ответственное задание Ивана и Шуры, вернусь домой, где хранятся интернет-банковские коды и приспособления в виде особой считалки случайных цифр, зайду в свой аккаунт и увижу это — есть полмиллиона!
Выйду на скамейку и закурю сигару как символ победы.
А прочие победы… Главное — роман есть. Кто его читал, кроме наших мозамбикских ребят? Ну, неожиданности случаются. Вот теперь эта Леночка прочитает, хотя бы из любопытства. Возрастом — не совсем как моя дочь, но что-то в этой категории. Она теперь про меня всё знает. Это я не знаю про нее ничего. Пока.
А раз так, то пора спуститься на пляж и…
* * *
— Сергей, мой дорогой, а вот тебя-то я и искал, — раскрыл мне объятия Василий Павлович — на лестнице, плавным изгибом спускающейся к дощатому пляжу, пристани и невозможной лазури. — Долги надо отдавать, так, дружочек? Долг за мной. Да-да, за встречу замечательной женщины в аэропорту — я тебе должен! Все-таки не чужая мне. Была и остается. И у меня по этой части — насчет отплаты — быстро. Так-то!
Василий Павлович бросил на голову капитанскую кепку с тонким белым верхом. И даже проверил ребром ладони крабовидную кокарду: посредине.
— Я вот к чему: что ты всё на берегу да на берегу. У меня яхта отходит через полчаса. На Эолийские острова. До вечера будем на месте. Интересные люди соберутся. Познакомлю. А ты там очень даже будешь к месту, это я тебе говорю. Мы сняли пару домишек, тебе комнатка найдется — о деньгах даже не заикайся, я же говорю, я должен. Ну, и послезавтра с утречка — обратно. Да?
— На Липари? — чуть растерянно спросил я.
— Ни в коем случае, на Салину, — лучезарно улыбнулся он. — Тихо там, деревушки, рыбка, вино, прогулки — простые удовольствия. Ветер называется — сирокко, кажется, да?
— Ах, — сказал я с искренним огорчением. — Ах же, черт.
Эолийские острова: морская дорога к ним размечена клонящимися к ветру парусами и мачтами яхт. Сицилия оттуда — только слабо дымящаяся верхушка Этны над чуть выпуклым горизонтом. А интересные люди — знаю я, кто в друзьях у Василия Павловича. Настоящие звезды здешнего и нездешнего кино Таормину разлюбили, они теперь только там, на Эолийских. И, конечно, не на Липари. Знаю я и то, что значит «домишки» на Салине — пятизвездных отелей там нет, а как минимум звезд этак на семь, если такое бывает. Простые-простые на вид белые домики в сельской тишине. И никого из посторонних. Только свои.