Она замолчала, и какое-то время тишину нарушал только звук далекого поезда.
– Нашел! – воскликнула она наконец, и я даже вздрогнула от неожиданности. – Нашел адвоката! Только не самообороной это признали, а убийством в состоянии аффекта. А меня – душевнобольной, представляющей опасность для общества и нуждающейся в принудительном психиатрическом лечении. Небось тоже Петечка постарался, расписал им мое поведение в самых ярких тонах… что у меня якобы случались вспышки беспричинной ярости, после которых я ничего не помнила… Что же – ему это должно было сойти с рук?
Она снова замолчала, а потом огляделась по сторонам, как будто боясь, что нас кто-то подслушивает, и перешла на шепот:
– Я подкараулила его около мастерской, дождалась, когда он останется один, и ударила… сперва удар получился слабый, он даже не упал, только повернулся ко мне и удивленно так сказал: «Ты?!» – А я даже обрадовалась, что не сразу его убила, обрадовалась, что он глаза мои увидит и поймет, что я знаю всю правду и что пришла расплата…
– Да, говорю, это я, твоя жена… твоя единственная законная жена, которую ты упрятал в психушку за убийство, которое сам же и совершил! Жена, которую ты заставил искупать собственное преступление!
– Видела бы ты его лицо!.. – Лариса горько расхохоталась. – Ну, тут я его снова огрела, на этот раз в полную силу – вложила в удар все, что за пятнадцать лет пережила да перечувствовала… видно, действительно сильный удар получился, Петька так и рухнул как подкошенный! Даже не вскрикнул…
– А как же вам удалось выбраться из больницы? – спросила я для полноты картины, хотя в общих чертах уже знала ответ.
– Я делала вид, что принимаю успокоительные, а сама потихоньку выбрасывала их. Меня не очень проверяли, привыкли уже, за пятнадцать-то лет. Этот доктор… – Лариса презрительно скривилась, – сам чокнутый. Придумал якобы новый метод лечения больных и носится с ним как с писаной торбой! Пытается свою теорию практикой подтвердить. Ну, я ему и помогала, как могла. Знала, что он хочет услышать, то и говорила в кабинете, он и доволен!
Я со своей стороны подумала, что оказалась права насчет некомпетентности Ивана Карловича. Да все это знают, вон персонал как распустился!
– Потом я подговорила этого санитара, Бухтеева, – продолжала Лариса, – наплела ему про драгоценности, которые якобы где-то у меня припрятаны… Он дурак такой, во все поверил. Пришлось еще и переспать с ним пару раз, для большей убедительности… – Она брезгливо передернулась. – Ты не представляешь, как это было противно, но ради мести я бы и не на такое пошла…
– А что же дальше? – спросила я растерянно.
– Дальше? Не знаю… – Она вяло пожала плечами. – Да мне уже все равно…
– Зато я знаю, что будет дальше! – раздался за моей спиной хриплый, надтреснутый голос, и в комнату ввалился Бухтеев. – Значит, ты меня обманула? Значит, нет у тебя никаких драгоценностей? Значит, тебе со мной было противно?
Он в два прыжка пересек комнату и подскочил к Ларисе. При этом он выронил кулек с яблоками, яблоки рассыпались по полу, покатились в разные стороны, как бильярдные шары.
А санитар с размаха ударил Ларису в висок.
Женщина глухо ахнула, покачнулась и рухнула на грязный пол пакгауза.
– Ты что, совсем офонарел?
Я подскочила к Ларисе, схватила за руку, пытаясь нащупать пульс…
Пульса не было.
Лариса Кондратенко была мертва. Как ни странно, на лице у нее проступило выражение освобождения и покоя. Со смертью ушли из ее души жажда мести, ненависть, брезгливость, отвращение и проступила красота – та, что дана была ей при рождении и которая, надо сказать, не принесла ей счастья.
– Чего щупаешь? – проговорил Бухтеев. – Мертвая она. Я быка кулаком убиваю, не то что бабу худосочную…
Только теперь до меня дошло ужасное положение, в котором я оказалась. В заброшенном пакгаузе, один на один с громилой, который только что убил женщину и которому ничего не стоит сделать то же самое со мной…
Я вскочила, отпрыгнула к стене, затравленно огляделась по сторонам…
Вокруг не было ничего, что послужило бы мне защитой от озверевшего санитара.
Правда, Бухтеев пока не проявлял агрессивных намерений, он стоял над Ларисой, и на его невыразительном, заросшем щетиной лице проступало несомненное страдание.
Так он стоял минуту или две, и я уже вообразила, что могу потихоньку выбраться из пакгауза. Я едва заметно переступила, шагнула в сторону, еще раз, еще… расстояние до двери понемногу уменьшалось, но Бухтеев по-прежнему оставался на месте.
Я сделала еще шаг, и вдруг он резко развернулся и с неожиданным проворством метнулся наперерез.
– Куда… – начал он, но в это самое мгновение дверь пакгауза распахнулась, и на пороге возникли два неразлучных капитана – Леша Творогов и Ашот Бахчинян.
– Стоять! – рявкнул Творогов. – Руки вверх!
– Руки вверх! – вторил ему Ашот.
Однако Бухтеев не обратил на эти слова внимания. Он одним прыжком подскочил ко мне и потянулся руками к моему горлу.
В ту же секунду Творогов налетел на него, как охотничья собака на медведя, и попытался сбить с ног. Это было то же самое, что пытаться из рогатки сбить самолет. Бухтеев даже не покачнулся. Правда, он забыл обо мне и медленно повернулся к новому противнику.
– Ты еще кто такой? – прохрипел он недовольно и замахнулся на Творогова пудовым кулаком.
– Милиция! – выкрикнул Творогов, чудом увернувшись от удара. – Руки за голову!
– Ага, щас! – отозвался санитар и снова попытался ударить шустрого капитана.
Бахчинян выстрелил из табельного оружия над головой Бухтеева, надеясь, что это охладит его пыл. Однако санитар уже закусил удила и не обращал внимания на такие мелочи. Он пытался схватить Творогова, который вертелся вокруг него, то наскакивая, то уходя от удара.
Я опомнилась и попыталась помочь Леше: схватила оказавшийся под рукой колченогий табурет и изо всех сил опустила его на голову озверевшего санитара.
Табурет разлетелся на куски, а Бухтеев только удивленно оглянулся на меня. При этом он вспомнил о моем существовании и сделал шаг в мою сторону…
Под ногу ему попало одно из раскатившихся по комнате яблок. Санитар поскользнулся и рухнул на пол, как подрубленное дерево. Голова его ударилась об угол шкафчика, и Бухтеев затих.
– Никак он того… умер? – прошептала я, испуганно глядя на лежащего без движения громилу.
– Это вряд ли! – с сомнением проговорил Творогов, наклонился над Бухтеевым и торопливо защелкнул на его волосатых запястьях стальные браслеты наручников.
Правота его тут же подтвердилась: Бухтеев застонал, открыл глаза и попытался встать. Убедившись, что руки его скованы, он обиженно зарычал, как раненый медведь, и уставился на Творогова маленькими злобными глазками.