– О чем же?
– Ах, о многом, о многом! Практически обо всем на свете! – ответила Варвара с выражением суеверного благоговения. – И потом, он изобретает! У него много идей – просто великое множество! Например, как бы выдумать будильник на колесах, который прячется от своего хозяина, когда звенит по утрам. Пусик говорит, что такой будильник увеличивает продолжительность рабочего дня! Или еще – он хочет придумать датчик для детских памперсов, чтобы облегчить родительский труд! А в последнее время Пусик обдумывает изобретение, которое вообще перевернет все-все!
– Интересно бы узнать, – подняла я брови.
– Только не говори никому, Женечка! – оглянувшись на комнату, прошептала Варвара мне в самое ухо. – Не выдавай, а то идею тут же утянут конкуренты и завистники!
– Чьи?
– Пусика!
– У него их много?
– И не говори! Тыщи, многие тыщи!
– Клянусь тебе, Варя, я никому не скажу. Клянусь! Что он такое придумал, скорее, ну?
– Милая, он еще не придумал, он только изобретает. Но за это изобретение он непременно получит Государственную премию!
– Ну так а что это, что конкретно?!
– Женечка, помни, ты поклялась! Он хочет изобрести… он хочет…
– Варя!
– Да-да… Он хочет изобрести новое покрытие для статуй. Особое.
– Каких статуй?
– Ой, да обыкновенных! Которые в парках стоят и на площадях. Памятники.
– Ага. И для них изобрести покрытие? Какое же? В чем будет его особенность?
– В том, что на эти статуи никогда не нагадит ни один голубь! Понимаешь?! Это будет такой состав, который не привлечет ни одну птицу! Абсолютно!
Сказав это, Варвара посмотрела на нас с непередаваемым торжеством.
На моей тренированной физиономии не дрогнул ни один мускул.
– Да, это очень актуально, – кивнула я. – Голубь мира тоже иногда гадит… Да. Он у тебя молодец. Но ты знаешь, Варвара, вообще-то мы пришли к тебе по другому поводу.
– Да-а? А что такое?
Я изложила ей свою просьбу, не особенно вдаваясь в подробности того, зачем мне понадобилось сдать ей Аню с рук на руки. «У девочки сейчас очень сложная ситуация, маму увезли в больницу, а у меня работа», – примерно так была обрисована ситуация. Но этого хватило вполне: Варя смотрела на Аню как на брошенное всеми несчастное дитя, которое нужно немедленно примирить с этим жестоким миром.
Вот как раз это – врожденное чувство заботы обо всех и вся и непреходящее желание опекать любого обиженного судьбой – и роднило Варвару с моей тетей Милой. Во всем остальном они были гораздо меньше похожи.
– Девочка останется у меня, – сказала Варя, взяв обе Анечкины руки в свои широкие ладони. – Вот, кстати, и пирожные твои пригодятся. Ты любишь пироженки, девочка моя славная?
– Ей бы чего посущественнее, Варя. Она с утра без горячего.
– Только не суп! – впервые подала голос Аня. – Терпеть суп не мог у. С самого детства…
Тут скрипнула кухонная дверь, и к нам, задрав кверху пушистый хвост, вошел единственный до недавнего времени жилец и мужчина в Варином доме – полный внутреннего достоинства серо-черный кот Иннокентий. Сейчас он был явно обижен на хозяйку, которая допустила в дом постороннего мужчину, и в отместку демонстративно запрыгнул на колени Аньке, хотя до сих пор ластился только к Варваре.
– Ой! Какая прелесть! – воскликнула Анька и бесстрашно поцеловала котяру в то место, откуда росли и распускались на морде его пышные пиратские усы.
– Признал! – поразилась Варя, не разобравшись в тонкостях кошачьей психологии. – Ну надо же, признал! А до сих пор ни к кому из посторонних даже не подходил, вот скажи, Женя?
Я покинула их, совершенно уверенная в том, что Ане теперь обеспечены и защита, и уход. Наличие в Вариной квартире Пусика меня не смущало: для подруги тети Милы чем больше поблизости объектов, о которых нужно заботиться, тем лучше.
* * *
Итак, теперь мне предстояло подумать. То, что я волей-неволей была вынуждена подключиться к расследованию покушения на Елену Вадимовну, сомнений не вызывает. Правда, за это дело я не получу ни копейки, но будем считать «Дело о приемной матери» моим безвозмездным вкладом в акцию «Помоги ближнему своему».
Так что надо было подумать о том, как за все это взяться.
С самого начала меня удивляли две вещи. Первое: почему для того, чтобы «взять к себе» Аню, родные родители девочки применяли такие яростные способы? Стрелять в лицо дочери усыпляющим газом, а потом волоком тащить ее в машину – ничего себе! А если бы от этого выстрела на ее лице остался ожог, который изуродовал бы Аню на всю жизнь? Или аллергия, от которой она могла даже умереть? Ведь участковый, который приходил к Стояновым, ясно сказал: родители и без всех этих ужасов смогли бы отсудить себе дочь обратно, у Елены Вадимовны не было никаких шансов!
А раз у нее не было шансов, то на этом фоне покушение на саму Елену Вадимовну вообще лишено смысла. Если на орудии покушения, сковородке, остались отпечатки пальцев, то получается ерунда вдвойне. Теперь похитителям грозит реальный срок! В то время как они могли заполучить Аню без всяких сложностей – впрочем, я уже повторяюсь.
Итак, вывод первый: Аня не просто была нужна своим родителям, она им была нужна сверхсрочно. И это – первая загадка.
За всеми этими размышлениями я как раз подошла к своему дому (Варвара жила всего в двух кварталах от нас) и, подумав, не зайти ли к тете Миле, которая наверняка уже вернулась из магазина, все-таки свернула на стоянку машин. Мой старый добрый «Фольксваген» стоял в общем ряду и, как мне показалось, приветственно заржал, увидев меня. Так же, как и я, он терпеть не мог долго оставаться на одном месте.
Я похлопала его по капоту, села за руль и вывела своего Росинанта во двор.
– Поедем в больницу, – сказала я ему, выруливая на шоссе. – Быть может, Елена Вадимовна уже пришла в себя.
* * *
Если бы не мое красное удостоверение, которое на посторонних людей всегда действует как-то парализующее, то меня бы, конечно, никто в палату Елены Вадимовны не пропустил. Но, по счастью, люди часто обращают внимание только на цвет корочки, не особенно пытаясь заглянуть внутрь.
Вот почему корочки, всего-навсего удостоверяющие, что я – телохранитель, то есть, по сути, частное лицо, помогли мне так легко проникнуть в палату к Елене.
– Но только, госпожа следователь, сразу предупреждаю: на беседу даю вам не больше пяти минут, – сказал мне седенький врач со старомодной бородкой клинышком.
При этом он так внимательно посмотрел на меня, будто хотел в ту же минуту заглянуть в ухо или прощупать мне лимфоузлы.
– Пяти минут мне вполне хватит, – заверила я его, поспешно пряча удостоверение во внутренний карман ковбойки.