Родители домывали в кухне посуду, а девочка, розовая после душа, переодевшись в пижаму, забралась к себе в кровать вместе с дареными книжками, футболками, модным DVD-плеером. Последняя вещь вызвала у нее особенное восхищение: плеер имел функцию диктофона, и девочка, повертев его в руках так и эдак, решила, что непременно должна сейчас же записать чьи-нибудь голоса.
Соскользнув с кровати, Анька прокралась к плотно прикрытой двери кухни и, стараясь не дышать, просунула плеер-диктофон в щель под дверью. Она не то чтобы сильно хотела узнать, о чем там секретничают ее родители, а просто было интересно, как работает машинка.
Машинка, как оказалось, работала превосходно. Когда, стараясь ступать как можно тише, Анька вернулась к себе в комнату и, закрывшись одеялом с головой, прослушала запись – все мигом перестало представлять для нее интерес: и прошедший день рождения, и подарки, и мысли о том, как уговорить завтра Елену Вадимовну сходить в зоопарк посмотреть на розового фламинго…
– …это ее родная мать! Гульнара чуть с ума не сошла, когда увидела Аньку. Восемь лет не видеть родную дочь и даже ничего не слышать о ней, не знать… Елена, ты просто не можешь себе это представить! Это ужас для женщины, – услышала Анька возникший из динамика рвущийся отцовский голос.
– Да, конечно. Этого я себе не представляю. Но зато представляю другое: что такое девять лет воспитывать ребенка, опекать его, заботиться… а главное… любить его! Вот это, Юра, я очень хорошо себе представляю.
– Неужели тебе не жалко ее?
– Кого? Аню? Или эту… прости, как, ты сказал, ее зовут?
– Гульнару.
– Ее – нет.
– Но она – мать…
– Это я – мать!
– Она родная мать…
– Спасибо, что напомнил, – голос Елены Вадимовны сразу стал суше и как-то отстраненнее. – Всегда я не любила истертых фраз, но знаешь, нельзя не вспомнить: не та мать, которая родила…
– Да-да… И я, и Анька тебе очень благодарны, поверь… но…
– Благодарны?!
– То есть я не то хотел сказать, нет, конечно, не то… мысли путаются… Лена, я… Я не хочу сейчас обсуждать, кто рожал и кто воспитывал Аньку. Так получилось, что нас сейчас около нее трое и она всем нам дочь… Я… у меня сейчас голова лопнет, честное слово…
– А ты выпей воды и иди спать. – Анька впервые слышала, чтобы мама говорила с такой жесткой насмешкой. – Если хочешь, мы поговорим об этом завтра, хотя я лично не вижу, о чем нам говорить. Просто не вижу темы. Ты хочешь устроить им свидание? Так или нет?
– Если ты позволишь…
– Только в моем присутствии.
– Хорошо, пусть так.
– И потом она уйдет. Навсегда!
– Лена, пойми, ей некуда идти…
– Пусть уходит туда, откуда пришла.
– Это значит – на верную смерть, Лена.
– Ты преувеличиваешь.
– Нисколько. Ты не знаешь нравы этих людей… Эти дикие, варварские обычаи… сбегая из дома мужа, Гульнара опозорила его семью и семью своих родителей… Ее обязательно убьют – не муж, так братья… Там…
– Оставь, мне это неинтересно.
Ох, как хорошо работал диктофон! Несмотря на то что оба родителя замолчали, Аня отчетливо слышала тяжелое дыхание отца и легкое позвякивание посуды – Елена Вадимовна ставила вымытые тарелки на сушилку.
– Юра, пойми… – Мама первая прервала молчание. – Я столько лет хранила и оберегала нашу семью… Я так старалась стать вам обоим – тебе и Ане – родной и необходимой…
– Леночка, ты нам родная и необходимая!
– …что ты и представить себе не можешь, как мне тяжело слышать такое: у Ани объявилась мать… Господи, да это же дикость какая-то – у моей дочери объявилась мать! Ладно, это я еще могу как-то понять. Чего не бывает в жизни! Но вот то, что она хочет жить вместе с нами, одной семьей…
– И такое тоже бывает в жизни, Леночка!
– Но не в моей семье. И никогда не будет.
– Ох как ты жестока!
– Я жестока? Я?!
Хотя родители говорили вполголоса, казалось, они почти кричали, перебивая друг друга. Потом снова наступила тишина. И после паузы, уже не наполненной никакими звуками, Анька услышала усталый голос Елены Вадимовны, поставивший точку в этом трудном для них разговоре:
– Хорошо, Юра. Я, наверное, в чем-то виновата перед тобой, если в такую минуту ты думаешь о той женщине больше, чем обо мне. Но сегодня мы оба устали. Дав ай примем окончательное решение завтра.
Юрий Адамович что-то забормотал в ответ, потом в диктофоне послышался шорох – это Анька вытаскивала из дверной щели свой диктофон – и все стихло…
Из этого разговора Анька не поняла и половины. Ясно, что речь шла о женщине, которая так жарко обнимала и целовала ее, Аньку, в нескольких метрах от дома, а потом попросила передать папе записку. И что, получается, эта странная женщина – ее мать? Значит, она не погибла в горах Кавказа, как рассказывал ей отец? Но тогда… если она мать… почему все эти годы она не жила вместе с ними?
Аня была достаточно взрослой девочкой, чтобы понимать разницу между родной и неродной матерью. Но точно так же у нее хватало ума понять, что мама у нее может быть только одна – Елена Вадимовна. Все остальные женщины, даже если допустить, что они умнее и красивее ее мамы (хотя такого, конечно, не могло быть), не годились ей даже в подметки.
Она вспомнила ту черную женщину, ее горячие ладони, горящие глаза, так похожие на Анькины… «Мама, мама», – попробовала она сказать это той, черной женщине. И тут же зажала рот ладошкой: получилось, что она хоть и на секунду, но предала Елену Вадимовну. Все равно что оттолкнула ее!
– Нет, нет! Ерунда! Ничего этого не будет! – твердо сказала она, глядя в потолок немигающим глазами.
Чего «этого»? Анька не знала. Но она чувствовала, что помимо ее воли вокруг нее сгущается что-то страшное. И разорвать это страшное так же трудно, как ей, маленькой Аньке, в одиночку защитить свою семью от какого-то большого горя…
* * *
А утром – вот уж чего Анька не ожидала! – за кухонным столом, накрытым к завтраку с какой-то подчеркнутой аккуратностью, сидела «эта». Высокая, неприятно-напряженная, во всем черном. Смуглой рукой она подносила ко рту чашку с чаем, но рука дрожала, и женщина, не отпив ни глотка, снова поспешно ставила ее на стол.
– Знакомься, доченька, – не своим, каким-то деревянным голосом сказал папа. – Это… это… это твоя…
– Юра! – предостерегающе сказала Елена Вадимовна.
– Но, Лена…
– Кто вы? – спросил Анька, глядя на незнакомку.
– Я… я… Меня зовут Гульнара Сабитовна, – сказала та, запинаясь.
– Ну и что?
– Аня! – вскрикнула Елена Вадимовна.