Дубов протер запотевшее зеркало, увидел себя и вздрогнул. Все никак не мог привыкнуть к тому, что зеркальная поверхность бесстыдно увеличивала отражаемое в пять, а то и в десять раз! Якобы так удобнее бриться! Может, и удобнее. Но эта седеющая щетина, как у старого ежа, этот топорный нос, грустные глаза бассета и жесткие прутья волос над пористым лбом!
– Это я-то бриллиантовый принц! – хмыкнул Дубов. – Заросли-с, ваше высочество! Пожалуйте бриться!
Одним словом, его все устраивало. Даже то, что Оленька словно бы не торопилась выходить за него замуж. Он уж как-то делал предложение, но выяснилось, что не по правилам. Счастливая суженая, не смутившись, поведала ему об этом.
– Дубов, милый! Я так рада! Но мне бы хотелось, чтобы все это было иначе! Представь себе: Париж. Ночь. Мы с тобой в ресторане на Эйфелевой башне. Все утопает в красных розах. Внизу море огней, а в зале полутьма, играет нежная музыка. Ты встаешь на одно колено и протягиваешь мне кольцо с бриллиантиком от Тиффани...
Дубов удрученно кивал. Он догадывался, что сцена обручения целиком взята из романа некой Даниэль Шепп «Люби меня по-французски», там еще Эйфелева башня на обложке была и миллион алых роз. Красота, аж сердце замирает! А пока оно замирает, в уме щелкает калькулятор. Билеты в Париж, плюс гостиница класса люкс, плюс ресторанный счет, плюс немалый тиффаниевский бриллиантик... Солидная выходит сумма, а если учитывать все побочные расходы, то ее следует умножить на два. И это только обручение, а что суженая на свадьбу запросит?
– Я согласна ждать, сердце мое, – снисходительно кивнула Оленька. – Но мне надо, чтобы все было по первому классу, без подделок! Я замуж собираюсь один раз и на всю жизнь! И чтобы жизнь эта была полной чашей! Знаешь, я должна тебе еще кое-что сказать... Современный мир так циничен! Эти новомодные выдумки! Эти брачные контракты! Они так унижают достоинство женщины!
Ах, вот в чем было дело! Не стоило в первой матримониальной беседе упоминать о брачном контракте, ведь это такая неромантическая деталь! Но Дубов прекрасно понимал, что в случае сами знаете чего брак влетит ему в копеечку и обойдется дороже, чем пять поездок в Париж. Даже чем пятьдесят!
Брачная тема была временно закрыта. Казалось, все и так всех устраивало. Конечно, у Оленьки были свои причуды. Например, за те два с лишним года, что Оля жила с Дубовым, она смоталась в Египет аж четыре раза! Что ей там, медом намазано? Но Оля, по ее словам, была без ума от этой страны. Весь дом она завалила египетскими сувенирами, фигурками сфинксов, папирусами и фараонскими масками. Завела себе голую египетскую кошку по прозвищу Нефертити, злонравную тварь, которую Дубов звал попросту Титькой. Оленька с удовольствием щеголяла в египетских платьях и пользовалась египетскими духами. А возвращаясь из круиза в любимую страну, страну пирамид, некоторое время существовала в высокодуховной отстраненности от Дубова, словно не в Египте побывала, а в Нирване. Дубов так понимал, что она дуется, – он-то с ней не ездил ни разу, у него от жаркого солнца в глазах темнело и в голове начинали стучать молоточки. Чтобы утешить подругу, он покупал ей очередную цацку, снисходительно удивляясь Оленькиной любви к бранзулеткам, и вез куда-нибудь развлекать. Это было нормальной, пусть и не самой приятной, частью семейной жизни.
Вот и в последнее время Оленька что-то начала томиться и призадумываться – очевидно, не за горами было очередное заграничное турне. Ну и катила бы, не путалась под ногами, не мешала человеку в деловой поездке! С модельером ей надо повидаться! Какой там модельер, в Верхневолжске-то? Вот завод технического стекла там есть, это да. И выпускает он автомобильные пуленепробиваемые лобовые стекла, которые Дубову во как нужны! А никого из подчиненных отправить он за ними не может. В чем была причина, Дубов не знал, но успел понять – вырвавшись в командировку, любой, даже самый адекватный, сотрудник начинает вести себя странно. С редким постоянством дипераны Дубова становились жертвами поездных шулеров, нечистых на руку горничных, буйных собутыльников и вороватых жриц продажной любви. У сотрудников пропадали деньги и документы, доверчивым беднягам подливали клофелина в коньяк, и они возвращались – кто со щитом, кто на щите, потрепанные, осунувшиеся и запыленные, словно с Бородинского сражения.
– Да что случилось-то с тобой? – орал Дубов на последнего командировочного, пожилого и такого благонадежного Михайлова. – Зачем ты пил в поезде? У тебя с собой деньги и документы ценней денег, неужели нельзя было до дому потерпеть? Приезжай и хоть в запой иди, я тебе ради такого дела три дня отгула дам! И кто кинул-то! Баба! Что, старый гулена, бес в ребре покою не дает? Так занимайся шашнями в нерабочее время!
Михайлов только ухмылялся – похмельно и виновато. Легко шефу орать и разоряться, советовать – пей, мол, дома и гуляй тут же. А как здесь расслабиться, если грымза-супруга, тридцать лет душа в душу, так и пилит, и пилит, словно «Дружба», нюхом взяв след зеленого змия? И получку всю изымает, оставляет только на карманные расходы. Так разве ж хватит этих денег, чтобы поухаживать за приличной дамой? Про неприличных мы уж молчим, одно разорение! А в командировке благодать – женушка далеко, в кармане деньжата шевелятся, вагонная тряска весьма располагает, а тут еще и попутчица, пышная такая, рыжеволосая дамочка... Кто ж знал, что она покорыстуется заветным чемоданчиком, когда Михайлов прикорнет, устав от коньяка и любовного общения? Хоть бы только деньги взяла, а документы оставила, ей ведь без надобности! Деньги-то, пес с ними, такой фигуристой да горячей не жалко отдать...
Виноватая улыбка на физиономии Михайлова сменилась мечтательной, и Дубов это заметил.
– Тьфу на тебя, старый ты... Как его... Ловелас! В другой раз поеду собственной персоной, пусть вам всем будет стыдно! Если я единственный человек, способный в командировке обойтись без пьянки и бабы...
И вот теперь он ехал, что называется, сам-друг. То есть без бабы все же не обошлось.
С самого начала поездка не заладилась.
С первого дня Оленька стала вести себя так, словно он, Дубов, ее сманил, отвлек от какого-то интересного и важного дела, а потому теперь обязан веселить ее, и баловать, и на руках носить. Впрочем, если бы даже Дубов согласился с таким положением вещей (к чему-то в этом роде он был в принципе готов), то носить Оленьку на руках ему было бы некогда и некуда. Верхневолжск не мог предоставить никаких развлечений столичной штучке, из трех мучительно-длинных, тускло-серых дней поездки только последний вспыхивал для нее заманчивым огоньком – в местном клубе «Гран-Мишель» должен был состояться модельный показ, ради которого, собственно, она и ехала. А что делать целых два дня? Пока Дубов мыкался по делам, она валялась в номере, до одури смотрела телевизор. По кабельным каналам тянулись к провинциальному городку освещенные вспышками фотокамер подиумы, чему-то изумлялись, тараторя по-английски, ведущие, мелькали смокинги и вечерние платья, и жеманные манекенщицы с модных каналов, казалось, готовы были шагнуть прямо на тонущие в весенней слякоти тротуары Верхневолжска...