Наваждение, возникавшее в темноте, мгновенно проходило у Феди, едва включался свет, у Мануэлы же сохранялось.
Ласковые уговоры Великого Мага, железная логика его построений и деревенское красноречие лишь озлобляли крысу.
Гневные приказы (- Повтори: «Хор-ро-ший Печенюшкин!») вызывали истерику.
Новые погружения в темноту усиливали ярость.
Так продолжалось до тех пор, пока Федя, исключительно ценой своего авторитета, не заставил Мануэлу с омерзением проглотить соленый рыжик из Берендеева леса…
Доев последний кусок и преодолев мучительный горловой спазм, крыса села на задние лапы, передними сильно потерла морду, коротко свистнула в усы и уставилась на правителя прояснившимися глазами.
— Как же он мог детей моих на Рождество утопить, — возмутилась Мануэла, — когда они вчера только по кладовой как молнии шастали, проглотики ненаглядные? Ох, дурь моя бабья!
Федя, спрятавший к тому времени рыжую шевелюру под зеленым беретом, чтобы не тревожить окружение, немедленно вызвал помощников.
Приказ был необычен: в течение восьми часов доставить во дворец ВСЕ рыжики из Берендеева леса, включая и заготовленные населением, с целью последующего их уничтожения. Кроме этого домовой затребовал рыжики из Молодильного Бора, Нарбутовских ельников и Кощеевки — самых урожайных и знаменитых мест.
Грибы, согласно повелению правителя, привозились посоленными на местах, быстрым методом — чтобы не зачервивели перед сжиганием.
Ночью Мануэла с Федей продолжили опыты.
К великому сожалению, лишь берендеевские рыжики действовали эффективно, прочие же едва ослабляли наваждение. Огненные, сочные финтикультяпинские апельсины, которыми Федя запасся втихаря, и рыжая морковка из дворцовых парников, похищенная Мануэлой, вовсе не помогали. Попутно домовой обнаружил, что целебные рыжики улучшают его самочувствие быстрее и надежнее, чем крысиное. Очевидно, немалое значение имел цвет волос испытуемого.
А потом случилось несчастье — доедая третью морковку, Мануэла сошла с ума. Федя, сам чуть не помешавшись от горя, испробовал на ней все доступные чары, но вернуть рассудок несчастной оказался бессилен. Единственное, что удалось домовому — заколдовать крысу так, чтобы она не проболталась в бессвязном бреду, жертвой каких экспериментов оказалась. Теперь Великий Маг вынужден был действовать один.
Апельсины, морковь и неберендеевские рыжики сжигались на Главной площади торжественно, под аплодисменты ликующей толпы. Федя, вынужденный перекрасить волосы, раскланивался, посылая в публику воздушные поцелуи. Печенюшкин все еще не возвращался из прошлого.
Великий Маг издал секретный указ — без шума, по ночам собирать рыжих со всей страны и прятать в обширные дворцовые, давно пустовавшие, казематы. Скрытые рыжие подлежали выявлению и разделению участи явных рыжих. Таким образом их как бы защищали от справедливого народного гнева, причем держали — Федя проверял — в сытости и довольстве.
Волшебные рыжики из Берендеева леса домовой высушил, растер в порошок и спрятал в надежнейшем тайнике. Порошок он понемножку добавлял в винегрет, угощая любимым блюдом членов Совета Магов в перерывах между заседаниями. После этого с коллегами можно было хотя бы некоторое время спокойно общаться и рассудительно принимать решения.
Федя понимал — времени в обрез. Рано или поздно ему не простят прежнего цвета волос и совместных с Печенюшкиным дел. Пока Великого Мага защищал главный в стране пост и — по инерции — уважение сограждан. Долго ли это продлится?
«Очевидно, рыжесть есть внутренняя суть личности, — догадывался правитель. — Отвага, смелость, благородство, глубина и дерзость ума окрашивают также и волосы. Внутренний огонь души перерастает во внешний. Не случайно и сейчас рыжие меньше всех подвержены колдовскому заклятью… Пиччи-Нюш, Мурлыка Дракошкиус — какие фигуры! И ведь рыжие… Да и моя скромная персона… все же немало сделано для народа…»
Федя собрался дождаться Печенюшкина и рассказать ему все, что узнал. Потом, вместе, они, конечно, найдут источник зла, выведут рыжую гвардию из подвалов, достанут из тайника грибной порошок и… спасут многострадальную Фантазилью в очередной раз. Пусть первая роль вновь достанется не ему — это неважно. Ведь главное — общее благо!..
Домовой был совершенно прав. Поступи он так, как собирался, многим героям этой истории удалось бы избежать длинной вереницы опасных и неожиданных приключений. Но обвинять Федю не стоит. Кто мог подумать, что незадолго до возвращения Печенюшкина во сне Великого Мага Фантазильи, спутав все его планы, впервые появится дама в черном?
Со времени удивительных открытий Федя больше не спал в темноте. Ночник в изголовье, две пригоршни порошковых рыжиков да зажатый в кулаке талисман — медный, ярко начищенный пятак — надежно хранили его забытье. Но в эту ночь, в начале новых суток, едва часы на башне дворца прозвонили дважды, ночник в спальне домового вдруг мигнул один раз, другой, третий и сам собой погас. Федя повернулся во сне, разжал кулак, пристраивая ладонь под голову, медный пятак, сверкнув маленькой луной в последнем блике лампы, покатился по постели и упал в щель между стеной и кроватью. Мягкая вкрадчивая тьма заполнила комнату.
— …Что за черт! — домовой одним рывком сел на скомканных простынях. — Почему темень?! — он нашарил кнопку выключателя. — Не горит! Вот напасть бесовская!
Федя вскочил с кровати, босиком, путаясь в длинноватых пижамных штанах, бросился к дверям, туда, где включалась люстра, захлопал рукой около косяка.
— Сядьте вы, Федор Пафнутьевич! — женский голос, хоть и раздраженный, сразу запоминался редким бархатным тембром. — Свет не загорится. Где-то провода повреждены. Да и полно, неужели вам меня не видно?
Обернувшись, домовой ахнул. Его уютную качалку напротив камина занимала дама в матовых черных шелках. Две странности в облике гостьи немедленно бросались в глаза.
Сама она была прекрасно освещена, до малейшей складочки на платье, но свет исходил непонятно откуда. Все остальное тонуло в кро-мешной тьме. То, что визитерша расположилась в его любимом кресле, Федя понял лишь по легкому покачиванию силуэта. Вторая же странность заключалась в вуали. Она была совершенно прозрачной и не скрывала великолепный горделивый профиль неизвестной дамы. В то же время ощущение непонятной ряби на поверхности ткани мешало этот профиль запомнить. Гостья повернула голову, и Великий Маг обомлел от ужаса.
Глаза незнакомки, серые, прозрачные, чуть приподнятые к вискам, казалось, впились правителю в душу, до самого дна, наполнив ее запредельным пронзительным холодом. Чувство это тотчас прошло, но дрожь, охватившая Федю, заставила его зубы легонько застучать.
— Кто вы, гражданка?! — завопил Великий Маг, вцепившись в портьеру.
— Я ваш добрый ангел, Федор Пафнутьевич! — отозвалась дама немедля. — Скоро вы это поймете. Садитесь же, поговорим.
Она развернула кресло, и Федя послушно присел напротив. Чувство ужаса забылось совсем. В глаза неизвестной гостьи, чистые, словно два горных источника, хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь.