На шприце не удалось обнаружить отпечатков пальцев. Очевидно, его тщательно вытерли.
Вера решительно объявила:
— Теперь надо заняться револьвером.
— Ладно, — сказал судья. — Но одно условие — держаться вместе. Помните, тот, кто ходит в одиночку, играет на руку маньяку.
Они снова обыскали весь дом, пядь за пядью, от подвала до чердака, и ничего не нашли. Револьвер исчез!
«Один из нас… Один из нас… Один из нас…» — без конца, час за часом, крутилось в голове у каждого. Их было пятеро — и все они, без исключения, были напуганы. Все, без исключения, следили друг за другом, все были на грани нервного срыва и даже не пытались это скрывать. Любезность была забыта, они уже не старались поддерживать разговор. Пять врагов, как каторжники цепью, скованные друг с другом инстинктом самосохранения.
Все они постепенно теряли человеческий облик. Возвращались в первобытное, звериное состояние. В судье проступило сходство с мудрой старой черепахой, он сидел, скрючившись, шея его ушла в плечи, проницательные глаза бдительно поблескивали. Инспектор в отставке Блор еще больше огрубел, отяжелел. Косолапо переваливался, как медведь. Глаза его налились кровью. Выражение тупой злобы не сходило с его лица. Загнанного зверя, готового ринуться на своих преследователей, — вот кого он напоминал. У Филиппа Ломбарда, напротив, все реакции еще больше обострились. Он настораживался при малейшем шорохе. Походка у него стала более легкой и стремительной, движения более гибкими и проворными. Он то и дело улыбался, оскаливая острые, белые зубы.
Вера притихла, почти не вставала с кресла. Смотрела в одну точку перед собой. Она напоминала подобранную на земле птичку, которая расшибла голову о стекло. Она так же замерла, боялась шелохнуться, видно, надеясь, что, если она замрет, о ней забудут.
Армстронг был в плачевном состоянии. У него начался нервный тик, тряслись руки. Он зажигал сигарету за сигаретой и, не успев закурить, тушил. Видно, вынужденное безделье тяготило его больше, чем других Время от времени он разражался бурными речами.
— Так нельзя, мы должны что-то предпринять. Наверное, да что я говорю, безусловно, можно что-то сделать. Скажем, разжечь костер.
— В такую-то погоду? — осадил его Блор.
Дождь лил как из ведра. Порывы ветра сотрясали дом.
Струи дождя барабанили по стеклам, их унылые звуки сводили с ума. Они выработали общий план действий, причем молча, не обменявшись ни словом. Все собираются в гостиной. Выйти может только один человек. Остальные ожидают его возвращения.
Ломбард сказал:
— Это вопрос времени. Шторм утихнет. Тогда мы сможем что-то предпринять — подать сигнал, зажечь костер, построить плот, да мало ли что еще!
Армстронг неожиданно залился смехом.
— Вопрос времени, говорите? У нас нет времени. Нас всех перебьют…
Слово взял судья Уоргрейв, в его тихом голосе звучала решимость:
— Если мы будем начеку — нас не перебьют. Мы должны быть начеку.
Днем они, как я положено, поели, но трапезу упростили до крайности. Все пятеро перешли в кухню. В кладовке обнаружился большой запас консервов. Открыли банку говяжьих языков, две банки компоту. Их съели прямо у кухонного стола, даже не присев. Потом гурьбой возвратились в гостиную и снова стали следить друг за другом…
Мысли — больные, безумные, мрачные мысли — метались у них в головах…
Это Армстронг… Он глядит на меня исподтишка… У него глава ненормального… А вдруг он вовсе и не врач… Так оно и есть! Он псих, сбежавший из лечебницы, который выдает себя за врача… Да, я не ошибаюсь… Может, сказать им?.. А может, лучше закричать?.. Нет, не надо, он только насторожится… Потом, вид у него самый что ни на есть нормальный… Который час? Четверть четвертого!.. Господи, я тоже того и гляди рехнусь… Да, это Армстронг… Вот он смотрит на меня…
Нет, до меня им не добраться — руки коротки! Я сумею за себя постоять… Не первый раз в опасной переделке. Но куда, к черту, мог деваться револьвер?.. Кто его взял? Ни у кого его нет, это мы проверили. Нас всех обыскали… Ни у кого его не может быть… Но кто-то знает, где он…
Они все сходят с ума… Они уже спятили… боятся умереть. Все мы боимся умереть… И я боюсь умереть… но это не помешает нам умереть… «Катафалк подан». Где я это читал? Девчонка… Надо следить за девчонкой. Да, буду следить за ней…
Без четверти четыре… всего без двадцати четыре. Наверно, часы остановились… Я ничего не понимаю… ничего. Быть такого не могло… И все же было!.. Почему мы не просыпаемся? Проснитесь — день Страшного Суда настал! Я не могу думать, мысли разбегаются… Голова. С головой что-то неладное… голова просто разламывается… чуть не лопается… Быть такого не может… Который час? Господи! Всего без четверти четыре.
Только не терять головы… Только не терять головы… Главное, не терять головы… Тогда нет ничего проще — ведь все продумано до малейших деталей. Но никто не должен заподозрить. И тогда они поверят. Не могут не поверить. На ком из них остановить выбор? Вот в чем вопрос — на ком? Наверное… да, да, пожалуй, на нем.
Часы пробили пять, все подскочили.
— Кто хочет чаю? — спросила Вера.
Наступило молчание. Его прервал Блор.
— Я не откажусь, — сказал он.
Вера поднялась.
— Пойду приготовлю чай. А вы все можете остаться здесь.
— Моя дорогая, — вежливо остановил ее Уоргрейв, — мне кажется, я выражу общее мнение, если скажу, что мы предпочтем пойти с вами и поглядеть, как вы будете это делать.
Вера вскинула на неге глаза, нервно засмеялась.
— Ну, конечно же, — сказала она. — Этого следовало ожидать.
На кухню отправились впятером. Вера приготовила чай. Его пила только она с Блором. Остальные предпочли виски… Откупорили новую бутылку, вытащили сифон сельтерской из непочатого, забитого гвоздями ящика.
— Береженого Бог бережет! — пробормотал судья, и губы его раздвинула змеиная улыбка.
Потом все вернулись в гостиную. Хотя время стояло летнее, там было темно. Ломбард повернул выключатель, но свет не зажегся.
— Ничего удивительного, — заметил он, — мотор не работает. Роджерса нет, никто им не занимался. Но мы, пожалуй, смогли бы его завести, — добавил он не слишком уверенно.
— Я видел в кладовке пачку свечей, — сказал судья, — думаю, так будет проще.