Лицо Коновалова побледнело даже под загаром. Он подбежал ко мне, замахнулся…
От удара меня спас телефонный звонок. Он прозвучал как выстрел, рука мужчины застыла буквально в сантиметре от щеки. Хотя, казалось бы, как может «выстрелить» шаляпинское «эй, ухнем»?
«Еще разик, еще раз…» – гремел бас по всему дому. Я всегда выбирала наиболее «голосистые» мобильники, поскольку тихий звонок запросто терялся в огромном доме. А эту мелодию поставила на звонок в минуту депрессии, так как «эй, ухнем еще разик» наиболее точно передавало мое тогдашнее, да и нынешнее настроение. Я выживала и ухала. Как бурлак. Как дровосек. Как маленькая девочка, что, зажмурившись, несется на американских горках вниз.
Коновалов схватил с журнального столика мой вибрирующий телефон, взглянул на дисплей, нахмурился, словно бы что-то вспоминая и, пожалуй, не веря своим глазам, и… побледнел еще больше.
Ошарашенным истуканом с сизыми губами он замер надо мной, тупо разглядывая телефон, а Шаляпин тем временем басисто умолял поднапрячься…
Наконец пение смолкло. Мой враг тяжело опустился в кресло и принялся рыться в памяти мобильника, сосредоточенно хмуря брови.
Потом нашел в нем какую-то строчку и подсунул телефон мне под нос.
– Кто это? – спросил сурово.
Я посмотрела на дисплей. «Сергей Рубпольский» чернело на голубой подсветке.
– Ты же видишь, – пожала плечами.
– Это Рубль Польский? Сережа Рубль Польский?
– Да. – Как будто удивляясь тугодумию гостя, я даже повторила: – Сережа Рубль Польский. Мой друг.
Ответ заставил Коновалова откинуться на спинку кресла, окаменеть и не мигая разглядывать мое лицо, разыскивая в нем лукавство.
В гостиной снова зазвенел звонок. На этот раз домашнего телефона.
Коновалов продолжал меня разглядывать, пока и этот звонок не смолк.
Из двери, ведущей в гараж, показался бритоголовый бандит. Посмотрев на мизансцену «шеф находится в ступоре, дамочка безмолвствует», красноречиво потер руки, так же показательно спросил:
– Ну что? Начнем? – и плотоядно хмыкнул.
– Заткнись, – выбросил Коновалов. Шеф думал.
– Что ты рассказала Рубпольскому? – спросил в итоге довольно тихо и покладисто.
– Пока – ничего, – пожав плечами, честно ответила я. То, что разговор с Рубпольским в принципе не состоялся, легко проверить по телефонной памяти.
– А собираешься?
– Зависит от тебя.
– А кому ты что-то рассказала?
Мы уже перестали разыгрывать спектакль о дурочке из переулочка и умном разозленном дяде, мы говорили без обиняков.
– Если со мной что-то случится, информация уйдет к Рубпольскому.
Анатолий Андреевич быстро заелозил большим пальцем по кнопочкам телефона, разыскал там номер последнего разговора и показал мне дисплей:
– С ней говорила?
На экране обозначилось имя Маргариты Кулеминой. Именно с ней я успела поговорить сегодня утром и условиться о встрече у нее дома. (Эх, такую бы технику да во времена Агаты Кристи, половина расследований Эркюля Пуаро прошла бы куда быстрее!)
– Может быть, и с ней, – безразлично отозвалась я, хотя удары сердца буквально клокотали в горле. – А может быть, с кем-то еще. По домашнему телефону.
– Проверим. Все телефоны проверим, – серьезно пообещал Коновалов.
И я мысленно пожелала болтушке Зое долгих лет здравия и дала мысленную рекомендацию ненадолго – примерно на неделю, до возвращения Рубпольского – исчезнуть из города. С Ритой я разговаривала не больше минуты, а вот разговор с Зойкой занял гораздо больше времени и был четко привязан к моему ночному бдению перед включенным компьютером…
– Что ты задумала, Саша? – с искренней печалью в голосе спросил мой враг.
– Пока ничего. – Я безразлично пожимала плечами, как заведенная. – Признаюсь честно, я в твоей информации ничего не поняла. Английского не знаю и в банковских реквизитах не петрю.
Возможно, этим признанием я подписала себе смертный приговор.
Но тем не менее, совершенно интуитивно, чувствовала – начну врать и изворачиваться, запыта-ют до смерти и никакой Рубпольский с Лазурки не поможет. Договариваться с врагом можно только при обоюдной честности. Уловки неуместны. Почует и пристукнет. А так… авось доверие вызову.
– И что нам делать? – многозначительно раз вел руками Коновалов.
Какое, однако, магическое действие произвела фамилия Рубпольский – зверь обернулся человеком. Убрал клыки и стал мыслить конструктивно.
– Зачем ты убрала часы? Собираешься с помощью шантажа войти в долю?
– Подумывала, – правдиво призналась я.
– Подумывала? – зацепился за прошедшее время Коновалов. – А теперь?
– Теперь хочу только одного: оставьте мальчика и его маму в покое.
– И без претензий? – оживился убийца с бизнесменской хваткой. Как будто вел со мной деловые переговоры, совсем забыв о пролитой крови.
Мне стало до жути противно, но все же я ответила:
– Да, без претензий.
– Тогда отдай часы, – продолжил развивать успех переговорщик. – В знак доброй воли.
Я усмехнулась:
– А это фигушки. Часы – моя страховка.
– Са-а-а-ша, – пропел мое имя Коновалов и погрозил пальцем, словно расшалившемуся ребенку.
Он что, на самом деле продолжает считать меня безмозглой Барби?!
Ведь доказала же – не кукла. А хищница с хорошей головой.
Но Анатолий Андреевич, слишком уж быстро опомнившийся от шока, вызванного фамилией Рубпольский, вновь стал самим собой. Почуяв слабину, он стал самоуверенным дельцом со сдвигом в криминал.
– Саша, – гнусавил гад, – зачем усложнять себе жизнь? Ведь все так хорошо начинало складываться. Часы где-то в доме, ты ездила только до дома Лизы и вряд ли оставила их там. Так что давай договариваться, мы все равно их найдем.
Не уверена, но возможно. Тайник из полой канистры – игрушечный.
Но куда же делся мальчик?!
– Давай-ка так. Ты нам часы, диск и мальчика. Мы тебе… Мы тебе двадцать тысяч долларов. Или даже евро!
– Ты что, дурак? – совершенно серьезно поинтересовалась я и переспросила раздельно: – Двадцать. Тысяч. Даже евро?
– А сколько ты хочешь? – не обращая внимания на «дурака», прищурился Коновалов.
– Пятьсот. И тоже не долларов.
Браток, пристроившийся в углу гостиной, аж крякнул, а Коновалов присвистнул:
– А не подавишься?
– Проглочу как-нибудь.
Саша, Саша, что ты творишь?! Да за такую сумму этот мерзавец родную маму прибьет и похоронит!