– Голова все еще побаливает, – поморщившись, призналась Евдокия. – Газу, наверное, многовато хватанула…
– Но разговаривать можешь?
Дуся, отпив глоток кофе, кивнула, и Паршин задал основной вопрос:
– Когда и как ты вышла на Галину? Или ты ее раньше, в прошлом году видела?
– Да никого я не видела и никуда не выходила, – отмахнулась Землероева. – Подсознание несколько дней интуицию теребило, сигналы подавало, а я как полная идиотка… в последний момент. Помнишь, в прошлом году мы с Ильей Зубовым под лестницей сидели? Так вот тогда я только Галин голос из дворницкой слышала, голос и шаркающие шаги. И как только ситуация повторилась, меня какая-то чепуха доставать начала – было это, Дуся, было… В общем, если бы меня кот под утро не разбудил…
Собираясь вкратце посвятить командира в суть спасительных мероприятий, Землероева постепенно увлеклась (немножечко похвасталась, один разок всплакнула), пожаловалась на Миронова.
– Он, кстати, звонил, – покусывая кончик авторучки, не выпуская наружу эмоции, сказал Олег. – Машину твою к офису пригонят.
– Я знаю, – усмехнулась Дуся. – Знаю, зачем он явится. Будет давить на мозги… или подкупать, заставлять нас не выпускать наружу информацию о Гале.
– Ты думаешь – получится? – поднял брови Олег.
– А то. От Галины – только головешки. Кто такая, почему чокнулась и дом решила запалить… Остается, правда, как мне кажется, реальная Алевтина Викторовна, но пока следствие ее разыщет, пока та показания даст – Миронов всем рот «капустой» заколотит..
– И Зубовым? – недоверчиво напомнил командир.
– Олежа, – вздохнула Евдокия, – о чем ты говоришь? Какие Зубовы? В смерти Берты, во всем, что произошло, не только Зубовых – моей вины навалом! Если бы я тогда не струсила, не убралась из дома, где Ефремовича держали… – Дуся наклонила голову, закусила нижнюю губу. – Я тоже, Паршин, виновата. Не меньше остальных – я не стала заступаться за женщину…
– Ты не стала заступаться за хладнокровную, жестокую стерву, – негромко перебил Олег. – Не ты начала ту войну, не тебе и пленных было отпускать. Может быть, напомнить, что Берта собиралась с Зубовыми сделать? Забыла, как мы прятались от бойцов Мирона, как переживали за беременную Киру, как ты чуть не рехнулась, когда поехала Ефремовича выручать? Не думала живой оттуда вернуться…
– Да при чем здесь это? – скривилась Евдокия. – Я струсила. Я Берту так ненавидела, что смылась из дома и…
– Это карма, Дуся, – снова перебил Олег. – Фатум. Если бы ты вступилась за Берту, ее б на нары законопатили, а судьба и там достанет. Такие, как Берта, спокойно жить не умеют, ни на воле, ни в зоне. Поверь, я знаю, о чем говорю.
– Мне бы твою уверенность…
– Ты, Дуся, рефлексировать мне прекращай. Все свои мифические грехи ты вчера бензином смыла, стольких человек спасла…
…Миронов приехал, когда Паршину почти удалось уговорить помощницу не валить все беды на свою несчастную головушку.
А относительно того, о чем авторитет будет толковать, Евдокия угадала. Ошиблась только в малом: Миронов не пугал, а уговаривал.
Что есть большая разница, особенно для Саши.
Сообщив, что Евгений пришел в себя, идет на поправку, Миронов положил на стол перед сыщиками внушительный конверт с наличностью. Паршин сделал каменно-надменное лицо, но ничего изрекать не стал, глядел на Дусю – ее добыча, ее заслуга, ей и решать. По неким складкам на твердокаменном командирском лбу Евдокия поняла – Паршин ждет от нее отказа от вознаграждения: мол, деньги у вас, господин хороший, грязные, нам таких не надобно.
Усмехнулась и взяла конверт. Взвесила награду на руке:
– Спасибо, Александр Сергеевич. Деньги будут очень кстати.
Пока Землероева тянула паузу, у Паршина слегка отвисла челюсть.
– У вас в доме, Александр Сергеевич, работает одна женщина. У нее ребенок больной, нужна дорогостоящая операция. Я сообщу Вере, что эти деньги – от вас. Огромное спасибо.
Миронов понятливо хмыкнул, встал, пиджак одернул.
– И вообще, Александр Сергеевич, – оставаясь сидеть в кресле, в спину уходящему авторитету проговорила Евдокия, – шальное богатство удачи не приносит, вам не кажется?
– «Искусство должно принадлежать народу»? – усмехнулся владелец личного музея, поглядел на Дусю сверху вниз и вышел, не вступая в дискуссию.
Поздним вечером того же дня к Евдокии пожаловал разносчик. Вручил небольшую тяжеленькую посылку. Дуся черкнула факсимиле на бумажке квитанции, закрыла за рассыльным дверь, заинтересованно обертки разодрала…
Под обертками был ящичек в коробке. В ящичке на бархате – чтоб мне сдохнуть! – Фаберже.
Умопомрачительной красоты серебряная музыкальная шкатулка с вензелями дома Романовых.
Евдокия обомлела. Еще дня три назад она в восхищении замирала над этой шкатулкой, выставленной в застекленном шкафчике парадного зала Мироновых. Думала о том, сколько музейных экскурсантов будут так же замирать перед этой совершенной красотой, ворчала на жадного Сашу…
Теперь эта совершенная красота стояла на тумбочке в прихожей Дуси Землероевой.
«Интересно, из Эрмитажа сами приедут или до Питера смотаться? С Паршиным в качестве охраны…»
Эрмитаж. Какая прелесть. Экскурсанты, ювелиры-знатоки, искусствоведы, восхищенный шепот в зале, где стоит твоя шкатулка…
Крошечные пальчики маленькой девочки с глазами Дуси осторожно раскрывают распрекрасную шкатулку, стоящую на мамином туалетном столике, бережно проводят по серебряным завитушкам: «Мама, мама, а можно я еще раз музыку из шкатулочки послушаю?! Я кашку съела, я хорошо себя вела!..»
Змей-искуситель остался себе верен. Женщины слабы перед подарками, будь то яблоко или алмазная диадема, шкатулка с вензелями. Праматерь Ева наградила дочерей не только любопытством, но и скопидомством.
Чтоб тебя разорвало, Миронов!
Какой искус! Какое изящное, бездонное совращение и смута мыслей!
Миронов отомстил за пренебрежение его деньгами. Своеобразно, беспощадно, по-иезуитски: душа напополам, не тело! Перед глазами то и дело возникал образ ухмыляющегося Саши: «Ну что, правильная девочка моя, отдашь ТАКУЮ ценность, совершенной красотой поделишься с народом? Силы воли хватит? Попробуй-ка теперь сама раздаривать»…
Евдокия вздохнула, припомнила библейскую заповедь «Не судите, да не судимы будете», признала ее вполне применимой к себе и, обзываясь «фарисейкой», понесла серебряное искушение в спальню, где поставила на тумбу возле телевизора… Не отводя глаз от совершенного произведения искусства (которое принадлежит народу, верно?), легла в кровать.
Эрмитаж или маленькая девочка?.. Родная дочка, о которой уже мечтаешь, или толпы разинувших рот экскурсантов? Вещь, которую можно взять в руки и потрогать, гордиться всей семьей, или благодарственная грамотка?..