И это, судя по всему, был не капитан Лев Алексеевич. Об заклад можно биться. Вряд ли разведка доверит свои секреты человеку, чья дочь – белозубая блондинка на фотографии женская омоложенная версия дорогого кэпа – на ПМЖ в Америке. А, судя по обилию в каюте снимков внуков и дочери, семью свою капитан любит. Гордится и рвется душой.
Из чего следует, что этой семье спокойно, в любой момент могут устроить провокацию и потребовать от деда-капитана сотрудничества.
Перебирая ватными ногами и, как никогда, чувствуя качку, я влекла себя по палубе и искала тихий уголок, чтобы получить хоть маленькую передышку. Соображать нормально я почти не могла, я несла в руках бомбу с зажженным фитилем, и самым мудрым в тот момент мне казалась идея – швырнуть бомбу за борт, упасть на палубу и закрыть руками голову. Чтоб не накрыло взрывной волной, не ударило поднявшейся водой и не смыло за борт к чертовой матери.
В мою каюту я идти боялась. Меня пугал длинный коридор с мягким ковром и рядами дверей, одна из которых могла раскрыться за моей спиной, когда я буду проходить мимо. Сумасшедшее воображение услужливо рисовало картины: длинные руки высовываются из дверного проема, хватают меня за шкирку и волокут. Или те же руки, но уже с тяжелой пепельницей, зажатой в кулаке, нацеливаются на макушку Софьи Ивановой, несчастного неопытного шпиона…
Жуть! Я так запугала себя этим коридором (пардон, попробовал бы кто побегать туда-сюда с мокрой спиной и бомбой от фикуса и обратно, возненавидел бы все коридоры на свете!), что не могла заставить себя даже пройти мимо поворота к каютам. Слоняясь по палубе с отрешенным лицом, я искала щель, в которую можно было бы забиться. Причем щель эта должна обеспечивать не только уединение, но и близость людей одновременно! Чтоб, если убивать начнут или бомбу отымать, я хотя бы «караул!» успешно крикнула.
И самым надежным на тот момент я посчитала уединение в уборной (общей для дам и господ) бара на носу корабля.
В баре было пусто. Бармен прибирал чашечки из-под утреннего кофе и стоял спиной к двери. Народ согнали на какую-то бизнес-тусовку в конференц-зале, и на палубах никого, кроме членов экипажа, я не встретила. (И тем не менее, мне постоянно казалось, что из-за углов, из-за прозрачных стен и окон за мной неотрывно следят чьи-то глаза! И как я ни уговаривала себя, что эти ощущения пришли из области фантазий, перевозбуждения и страхов, глаза мне чудились почти живущими отдельно от человека. То они вспыхивали где-то в райских кущах филиалов оранжерей, то скользили вдоль прозрачной стены ресторана…)
Я прошла к туалету, закрыла обе двери – первую перед умывальниками, вторую перед унитазом, – захлопнула его сверху крышкой и села на крышку думать.
Ситуация отдавала фарсом. Самые сильные (не эротические) переживания я испытала в этом путешествии именно возле толчков. Ну что за жизнь, а?! Ехала чуть ли не замуж выходить, а сама из нужников не вылезаю! На карачках ползаю, сливные бачки вскрываю, унитазные ершики пересчитываю… Бред! В страшном сне не вообразить. Только наяву и исключительно со мной.
Но хватит себя жалеть. Отдышалась – и вперед: шевелить извилинами и изобретать надежное укрытие для банки пемолюкса.
А жаль все-таки, что с капитаном не вышло… Ведь я надеялась не только банку в его сейфе пристроить, но и поболтать немного. Не о конкретных шпионских разборках, упаси бог, а так, о житье-бытье, о трудном капитанском хлебе и пропаже моего сотового (думаю, с пассажирками, чьи вещи пропадают на борту его корабля, кэп особенно любезен) и незаметно свести разговор к «очаровательному молодому человеку из охраны теплохода». «Кстати, где он? Почему не видно? Я тут обещала кое-что для него сделать… Обещание выполнила, а он пропал. Внезапно».
Я хотела развести Льва Алексеевича на разговоры и только попытаться понять, в курсе ли он, можно ли ему сказать «Бабушка приехала» или хотя бы попросить передать пароль по цепочке.
Но фотографии на стене все надежды обрушили, и хватит об этом. Процеживаем ситуацию до сухого остатка и находим в нем рациональное зерно.
Оставлять банку в наших с Туполевым каютах категорически нельзя. Она большая, и под пачку трусов ее не спрячешь.
Прикопать в песочке противопожарного ящика?
Там даже красная лопатка на щите висит…
Нет, глупо. Думаю, этот ящик и спасательные шлюпки курьер проверит в первую очередь. Ведь он уже знает, что после похищения его контейнера я ни с кем не связывалась по телефону. Я случайно рассыпала порошок на полу перед шкафчиком, и время исчезновения драгоценного груза курьер вычислил довольно быстро – вчерашний поздний вечер.
Итак, он начнет искать. Того, кто почему-то изъял угловую банку пемолюкса из зазеркалья.
И я бы на его месте первым делом поковырялась в песке, слазила в спасательные шлюпки. Вряд ли курьер будет подозревать в происшествии своих профессиональных противников, поскольку: а) он не арестован; б) его не склоняют к сотрудничеству; в) он совершенно не понимает, что происходит; г) но помнит личность пассажирки из двенадцатой каюты по приключениям на набережной. То есть подозревает в первую очередь меня.
А вдруг он видел, как я ночью из ресторана выхожу?! С подозрительно округлившимся пузом…
Нет-нет, стоп. Пугаться дальше уже невозможно. Надо стать спокойной, трезвой и ворочать мозгами.
Итак, кому я могу доверять на этом судне?
Никому. Кроме Назара, но он не подходит для хранения сокровищ по соображениям соседства.
Марченко?
Упаси бог! Они теперь самые подозрительные! Максим похож на «клетчатого», его женушка в лучшие подруги попала… Не-е-ет, к ним я пойду в последнюю очередь.
Хотя-а-а… именно Инесса навела меня на зеркальный ящик… А если она агентесса, то зачем ей это надо?
И все же – нет. Макс похож на «клетчатого» и подозрительно быстро оброс щетиной.
Так что остается Карелина. Только к ней я не чувствую недоверия и страха. И только о ней знаю достаточно много – через газеты и телевидение, – чтобы быть уверенной в ее порядочности.
Я встала с толчка, помыла отчаянно трясущиеся руки и, выйдя в бар (бармен при виде появившейся из удобств меня изобразил глазами перископический эффект), мило попросила:
– У вас не найдется листка бумаги и авторучки?
Глаза смазливого брюнета снова слегка выдвинулись из орбит, но бумагу и ручку он мне все же дал.
Я быстро села за угловой укромный столик и в пожарном темпе настрочила для Назара Савельевича послание на случай моей преждевременной кончины. В краткости, без подробностей сообщила, что банку с пемолюксом следует отдать через генерала Ивана Артемьевича подполковнику Огурцову из контрразведки, и закончила послание кратким «Прости, любимый».
Бумажку сложила несколько раз и, вновь нырнув к умывальникам (что делать, традиция такая образовалась), запихнула ее внутрь полиэтиленового пакета, где уже лежала банка, вся обмотанная газетой.