Сергей прибавил шагу, насколько позволяли усталые ноги и скукожившиеся ботинки, и вскоре увидел нещадно чадящий костер, возле которого сгрудились самые фантастические персонажи.
Как-то в детстве Сергея с классом водили на постановку пьесы Горького «На дне».
Из того спектакля запомнилось не очень много – то, что знаменитый актер, игравший Сатина, был здорово пьян и исполнял свою роль, что называется, на автопилоте, да еще аккуратные лохмотья персонажей, явно недавно пошитые в театральной мастерской.
Вот те, кто сидел сейчас вокруг костра, были одеты в настоящие, неподдельные лохмотья. Да и лица у этих людей были такие, каких не увидишь ни в одном театре.
По большей части это были так называемые «синяки», то есть алкоголики с синими от непрерывного запоя физиономиями, хотя попадались и лица поинтереснее. В самом центре, как бы во главе сообщества, восседала на ящике из-под пива, как на троне, тетка необъятных габаритов и неопределенного возраста, с мрачным и решительным выражением круглого и плоского как блин лица. Судя по почтению, с каким к ней обращались окружающие, она была здесь самой главной. И именно к ней обратился бомж, который привел к костру Сергея.
– Матушка, Халява Панкратьевна, вот, гостя привел к огоньку нашему. Не прогонишь?
– У нас свобода, – отозвалась тетка неожиданно низким и гулким, как басовая труба, голосом. – У нас ента… как ее… демократия! Как обчество скажет, так и будет!
– А на что нам этот субчик? – заверещал мелкий мужичонка в драной зимней шапке, надетой ухом вперед. – Нам бы лучше горячий супчик! – И он засмеялся дребезжащим, надтреснутым голоском. – Ты вот, Будыль, привел сюда этого ферта вареного, а принес ли ты чего пожрать или, извиняюсь, выпить?
– Было у меня малость «молотовского», – со вздохом признался знакомец Сергея, – дак я ему в организм влил, потому как окоченевши он был от речного купания…
– Вот видишь, Будыль, какой ты человек! – с неприязнью продолжил мужичок в шапке. – Ненадежный ты человек, нестоящий! Тебе какой-то ферт утоплый дороже своего брата-бомжа! О себе только думаешь! Небось одежонку-то его уже прибрал, и денежки тоже! Знаю я тебя… Так что я лично против! И другана твоего знать не желаю, и тебе советую без добычи к огоньку нашему не востриться!
– Ты, Малахай, со своими советами погоди! – перебил его крупный кудлатый мужик, у которого из густой седой растительности, покрывавшей всю физиономию, выглядывали только два мутных глаза и нос, похожий на гнилую картофелину. – У тебя на все про все одна извилина, а в той извилине – одна мысля: как бы выпить на халяву…
– Ты про халяву молчи! – истерично выкрикнул Малахай. – Вот она сидит, матушка наша Халява Панкратьевна! Сами мы ее над собою посадили! Мы все тут без халявы ни-ни! Халява для нашего брата, бомжа бездомного, – первое дело! А ты, Песий Лекарь, будешь чересчур выступать, так как бы тебе язык не укоротили!
С этими словами он вскочил на короткие кривые ножки и подскочил к кудлатому мужику, размахивая ржавой заточкой.
Противник его, как ни странно, никак не отреагировал на эту яростную атаку. Зато валявшаяся возле его ног груда грязной и кудлатой, как его борода, шерсти зашевелилась, поднялась и оказалась огромным псом с единственным темно-коричневым глазом. Глаз этот недобро блеснул, пес приоткрыл бездонную пасть и тихо, утробно зарычал. В полуоткрытой пасти обнажились огромные желтые клыки, с собачьего подбородка свесилась струйка слюны.
– Ты, Песий Лекарь, скажи своему черту одноглазому, чтоб угомонился! – заверещал Малахай, отскочив в сторону. – Он ведь и вправду руку может по локоть отгрызть!
– Ты сам сперва угомонись! – отозвался Песий Лекарь. – Не будешь нарываться – ничего он тебе не отгрызет!
Малахай еще что-то злобно пробормотал, но заточку спрятал и вернулся на свое место.
Сергея забила крупная дрожь.
Речной холод, на время отступивший перед жаром адского пойла, снова проник во все клеточки его организма. Сергей шагнул к костру, протянул к нему руки и покачнулся, едва устояв на ногах.
– Да пустите вы его к огоньку-то поближе! – проворчал Песий Лекарь, отодвигаясь в сторону и освобождая Сергею местечко возле самого огня. – Не видите, что ли, – совсем человек околевает!
– Пустите человека! – властно проговорила повелительница бомжей. – Дайте ему обогреться да покормите!
Для Сергея тут же расчистили удобное место. Он опустился на корточки, сунул трясущиеся руки чуть не в самое пламя. От мокрых ботинок повалил пар. Вдобавок к жару костра одноглазый пес придвинулся к Сергею, прижался теплым боком, и холод начал понемногу уходить из продрогшего тела.
Бомжи успокоились и вернулись к занятию, прерванному появлением незнакомца.
Один из них, тощий сутулый старик с жидкой растрепанной бороденкой, варил в подвешенном над костром котелке какое-то подозрительное варево, то и дело что-то в него подбрасывая – то корешок, то щепотку соли или какую-то травку. Помешав в котелке погнутой алюминиевой ложкой, он попробовал похлебку, еще немного посолил и протянул ложку повелительнице:
– Попробуй, матушка, Халява Панкратьевна!
Бомжиха шумно втянула похлебку, почмокала и важно кивнула:
– Сгодится! Разливай!
Бомжи потянули к котелку что у кого было – консервные банки, жестяные миски, большие кружки. Кашевар разливал варево по этим емкостям. Песий Лекарь всунул в руки Сергею мятую алюминиевую миску, подтолкнул его. Сергей подставил миску, и сутулый старик щедро плеснул ему порцию похлебки.
От миски шел очень странный запах, и в ней плавали какие-то подозрительные ошметки, но Сергей понял, что готов сейчас съесть все, что угодно, – особенно в горячем виде.
Песий Лекарь, который, судя по всему, решил взять шефство над новичком, да и вообще, вероятно, обладал заботливым и жалостливым характером, отдал Сергею свою ложку – точнее, обломок ложки, почти без черенка.
– А как же вы? – спросил Сергей.
– Да я и через край похлебаю, – отозвался тот.
Сергей зачерпнул было содержимое миски, но сосед придержал его за локоть:
– Обожди, малый! Сперва молитва…
Действительно, никто из окружавших костер бомжей не ел, все сидели наготове с просветленным выражением на лицах.
«Надо же, – подумал Сергей. – Даже на самом дне – такое благочестие! Без молитвы есть не станут!»
– Поп, молитву! – проговорила Халява Панкратьевна, повернувшись к пузатому бомжу, на груди которого поверх драной фуфайки висел тяжелый медный крест.
Тот откашлялся и могучим басом провозгласил:
– Чтоб они все сдохли!
Только лишь он произнес эту необычную молитву, вся честная компания принялась за еду.
Кто гремел ложками, кто хлебал варево через край своей посудины. Сергей попробовал похлебку. Пахла она ужасно, но была горячей, и он, пристроив миску на коленях и зажав левой рукой нос, в два счета прикончил ее содержимое и дочиста выскреб миску.