– Альбина Францевна, – представилась регистраторша.
– Ну, как меня зовут, вы знаете, – проговорила Надежда, выкладывая конфеты в вазочку. – А раньше, я помню, здесь работала Варвара Степановна…
– Ох! – Старушка скорбно опустила глаза и вздохнула. – Вареньки не стало!
– Да что вы! – Надежда округлила глаза, сделав вид, что поражена новостью. – Умерла?
– Хуже!
– Что может быть хуже?
Альбина Францевна боязливо огляделась по сторонам и прошептала:
– Ее убили!
– Боже мой! – Надежда Николаевна всплеснула руками. – Как же это случилось?
– Подробностей не знаю. – Старушка отпила чаю и печально добавила: – В наше время, душечка, человеческая жизнь ничего не стоит! Может быть, какой-нибудь наркоман…
– Такая приятная была женщина! – продолжила Надежда. – Ведь она, кажется, не всегда работала в поликлинике?
– Конечно! – подхватила Альбина Францевна. – Варенька раньше на радио работала, редактором… но потом, с возрастом, стала плохо слышать и ушла.
– Да, слышала она плохо! – со знанием дела согласилась Надежда Николаевна.
– Здесь это ей тоже мешало, – вздохнула старушка. – Иногда из-за этого Варенька путала карточки. Но мы всегда старались ей помочь. У нас здесь, вы знаете, душечка, вообще подобрался замечательный коллектив! Все женщины интеллигентных профессий. Варенька работала на радио, я – в театре…
– В театре? – заинтересованно переспросила Надежда.
– Ну да, – Альбина Францевна приосанилась. – Я была актрисой… травести… играла мальчиков, девочек…
– То-то у вас такой замечательный голос! – подольстилась к ней Надежда. – Звонкий, молодой…
– Да, душечка… – старушка вздохнула, взгляд ее затуманился. – Кого я только не играла – Буратино, Малыша из «Карлсона», Кая в «Снежной королеве», Мальчика-с-Пальчика… Раньше, в советские времена, я переиграла всех пионеров, какие только есть в репертуаре… помните, был такой спектакль «Друг мой Колька»?
Надежда смутно припомнила далекое детство, школьный культпоход в театр, взрослых людей в красных галстуках, разговаривающих неестественно звонкими голосами и усиленно изображающих детей.
– Еще была пьеса «А с Алешкой мы друзья»… – вспомнила она. – Очень хорошая пионерская комедия.
– В этой я не играла, – старая актриса поджала губы. – Всюду, душечка, интриги… эту роль у меня буквально из-под носа увела эта бездарность, Марианна Самокатова. Зато я играла Витю Малеева… и еще Колю Колокольчикова в «Тимуре и его команде»… и вообще, Федор Кузьмич очень меня ценил!
– Федор Кузьмич? – переспросила Надежда.
– Ну да, Федор Кузьмич Короедский, наш главный режиссер. Большой талант!
Надежда Николаевна решила, что начался вечер воспоминаний, и думала, как бы повернуть разговор в другую сторону, но старушка и сама спохватилась:
– Что это я все о себе? Остальные женщины у нас были тоже очень интересные! Нинель Андреевна – бывший ведущий инженер, крупный конструктор сельскохозяйственной техники. Комбайны, косилки, сноповязалки… впрочем, я в этом не разбираюсь. Но она была очень, очень уважаемым специалистом в своей области. Один раз ее даже лично министр отметил, Михаил Иванович Топтыгин. И премию она получила большую за какую-то особенную сноповязалку.
Альбина Францевна подлила себе еще чаю, положила за щеку конфету и продолжила:
– Опять же Офелия Филаретовна – тоже интересная личность. Перешла к нам не откуда-нибудь, а из самого Эрмитажа!
– Да что вы! – отозвалась Надежда, почувствовав, что собеседница ждет от нее подобной реакции. – Неужели из Эрмитажа!
– Да, – Альбина Францевна отпила еще чаю. – Правда, ушла она оттуда не по собственной воле. Можно сказать, со скандалом. Представляете, заснула на рабочем месте, и ее застукал сам директор! Обходил залы музея и увидел, как она спит на посту. Так что пришлось увольняться. Но она говорит, что даже довольна. Там, говорит, очень скучно было – сидишь целый день и смотришь на одну и ту же картину. Всю ее, говорит, уже запомнила – натюрморт французского художника Пьера Монталье. Народ в этот зал почти не заходил, так что она весь день проводила один на один с этим натюрмортом. Главное, очень аппетитно все на нем изображено, очень жизненно, так что до обеда смотреть просто невозможно, так и тянет в столовую. А потом, когда поешь, – в сон клонит. Через этого самого Монталье она и пострадала, не выдержала воздействия классического искусства. А у нас в регистратуре как-то поживее, целый день люди, разговоры, опять же, коллектив хороший, все такие интеллигентные, образованные женщины подобрались, есть с кем поговорить о живописи, о театре, о литературе…
– О сноповязалках, – машинально вставила Надежда.
Альбина Францевна не расслышала ее реплику и продолжила:
– Правда, начальница наша, Прасковья Савельевна, из другого теста, без образования. Она по профессии – руководящий работник…
– Что, есть такая профессия? – удивилась Надежда Николаевна.
– А как же! Ее, Прасковью Савельевну, всю жизнь перебрасывали то на легкую промышленность, то на сельское хозяйство, то на культуру и образование. Она говорила, что ей все равно, кем руководить, лишь бы руководить. Специфика отрасли не имеет значения. Только на черной металлургии никогда не работала и еще на тяжелом машиностроении: там, говорит, женщин не очень уважают.
– И что – правда, без всякого образования?
– Ну, не то чтобы без всякого… шесть классов она все-таки окончила. Зато очень большие организаторские способности.
– А что ж тогда она к вам попала, в регистратуру?
– Ну, все-таки возраст… выбрала работу полегче, менее ответственную, но все же руководящую.
– Да-а… – протянула Надежда, – как жалко Варвару Степановну… Что же, и родных у нее не было, одна жила?
– Что-то она говорила… кажется, был внук… хотя нет, у нее детей-то не было никогда, стало быть, это, наверное, внучатый племянник, дальний родственник совсем. Но помогал ей иногда, продукты привозил… Как же его звали-то? – Альбина Францевна виновато улыбнулась. – Нет, не вспомнить…
Надежда поняла, что пора ей уходить. Если бы работала здесь, в регистратуре, некая Таисья, дружившая с покойной, престарелая актриса обязательно упомянула бы об этом.
«Мы пойдем другим путем, – вспомнила Надежда крылатую ленинскую фразу, – завтра же с утра отправлюсь к Маше Чонишвили».
Между делом она успела сварить грибной суп, Сан Саныч был сытый и добрый и смотрел на свою жену умиленным взглядом. Кот хоть и очень обижался на Надежду за крекеры, но не посмел вякнуть, что она три раза в день поила дорогущим швейцарским лекарством комнатный фикус.
Утром, после ухода мужа, Надежда с замиранием сердца набрала номер, который списала вчера с карточки Маши. Ответил женский голос уверенным контральто: