– Да, я знаю эту категорию.
Хилари и вправду так чувствовала, хотя не понимала почему.
– Олив видела его? Что он ей сказал?
– Не знаю. Это все, что она мне сообщила. Да, она еще добавила, что не могла этому поверить.
– Поверить – чему?
– Откуда мне знать? – Поколебавшись, Хилари сказала: – Поймите – она ведь умирала…
Лицо Беттертона исказила судорога боли.
– Да, конечно… Со временем я привыкну, а сейчас не в состоянии это осознать. Но меня озадачивает история с Борисом. Какую опасность он может здесь представлять для меня? Если Борис видел Олив, значит, он был в Лондоне?
– Очевидно.
– Тогда я ничего не понимаю… А впрочем, какое это имеет значение, если мы заперты в этой чертовой организации в окружении бесчеловечных роботов!
– Мне здешние служащие тоже показались такими.
– А выбраться отсюда мы не можем! – Он ударил кулаком по бетону.
– Вовсе нет, – возразила Хилари.
Беттертон изумленно уставился на нее:
– Что вы имеете в виду?
– Мы найдем какой-нибудь выход.
– Девочка моя, – презрительно усмехнулся Беттертон, – вы понятия не имеете, с чем вам придется иметь дело.
– Во время войны люди бежали и из худших мест, – настаивала Хилари. Она не собиралась впадать в отчаяние. – Рыли туннели или придумывали что-нибудь еще.
– Как вы сможете прорыть туннель в скале? И куда? Кругом пустыня.
– Значит, это будет «что-нибудь еще».
Беттертон посмотрел на нее. Хилари улыбалась с напускной уверенностью.
– Вы необыкновенная девушка! Похоже, вы уверены в себе.
– Всегда существует выход. Конечно, понадобится время и тщательное планирование.
– Время! – Беттертон снова помрачнел. – Именно этого я не могу себе позволить.
– Почему?
– Не знаю, сможете ли вы понять… Дело в том, что я не в состоянии выполнять здесь свою работу.
Хилари нахмурилась:
– О чем вы?
– Не знаю, как вам объяснить… Я не могу работать. Не могу думать. Для моей деятельности необходима высочайшая степень сосредоточенности, ведь она в значительной мере… ну, творческая. А прибыв сюда, я утратил стимулы. Все, что я в состоянии делать, – это рутинная работа, которую может выполнять любой начинающий ученый с грошовым жалованьем. А ведь меня привезли сюда не для этого. Им нужно что-то новое, а я на это не способен. И чем больше я нервничаю, тем меньше я годен для чего-нибудь стоящего. Это сводит меня с ума, понимаете?
Хилари понимала. Она припомнила замечание доктора Рюбека о примадоннах и ученых.
– Если я непродуктивен, то какой толк от меня подобной организации? Они меня попросту ликвидируют.
– Не может быть!
– Еще как может. Эти люди не сентиментальны. До сих пор меня выручала пластическая хирургия. Они делают это постепенно. Естественно, человек, постоянно подвергающийся небольшим операциям, не может как следует сосредоточиться. Но теперь с этим покончено.
– А зачем вам вообще делали эти операции?
– Ради безопасности – моей безопасности. Их делают людям, которые находятся в розыске.
– Значит, вы тоже в розыске?
– А вы не знали? Полагаю, об этом не сообщалось в газетах. Возможно, этого не знала даже Олив. Но я в розыске – можете не сомневаться.
– За государственную измену? Вы хотите сказать, что продали им атомные секреты?
Беттертон отвел взгляд:
– Я ничего не продавал. Я просто сообщил им все, что знаю, – по своей воле. Ведь одно из условий организации – раскрытие всех научных тайн. Неужели вы не можете понять?
Хилари могла. Она могла понять, почему это делает Энди Питерс, почему Эрикссон с его глазами фанатичного мечтателя предает свою родину с охотой и энтузиазмом.
Но ей трудно было представить в этой роли Тома Беттертона. Хилари сознавала, что это свидетельствует об огромной разнице между Беттертоном, прибывшим сюда несколько месяцев назад полным энтузиазма, и теперешним Беттертоном – нервным, опустошенным и смертельно испуганным человеком.
Словно подтверждая ее выводы, Беттертон с тревогой огляделся и сказал:
– Все уже спустились. Нам лучше…
Хилари поднялась:
– Хорошо. Но вам незачем беспокоиться. Они сочтут это вполне естественным – при сложившихся обстоятельствах.
– Нам придется продолжать все это, – смущенно вымолвил Беттертон. – Я имею в виду… изображать мужа и жену.
– Разумеется.
– Мы должны делить одну спальню и тому подобное. Но все будет в порядке. Я имею в виду, вам незачем волноваться… – Он умолк, смутившись окончательно.
«Как он красив, – думала Хилари, глядя на его профиль, – и как мало это меня трогает».
– Едва ли нам следует беспокоиться по этому поводу, – весело сказала она. – Главное – выбраться отсюда живыми.
В номере отеля «Мамуния» в Марракеше Джессоп разговаривал с мисс Хезерингтон. Эта мисс Хезерингтон совсем не походила на ту женщину, с которой Хилари встречалась в Касабланке и Фесе. Внешность, костюм и ужасная прическа оставались теми же, но поведение резко изменилось. Теперь это была толковая и деловитая женщина, выглядевшая моложе своих лет.
Третьим в комнате был коренастый темноволосый мужчина со смышлеными глазами. Он негромко барабанил по столу пальцами и напевал себе под нос французскую песенку.
– Насколько вам известно, – осведомился Джессоп, – это единственные люди, с которыми она говорила в Фесе?
Дженет Хезерингтон кивнула:
– Там была эта женщина, Келвин Бейкер, с которой мы уже встречались в Касабланке. Откровенно говоря, я все еще не составила о ней определенного мнения. Она лезла из кожи вон, чтобы подружиться с Олив Беттертон, да и со мной тоже. Но американцы всегда дружелюбны – они тут же заговаривают с людьми в отелях и любят ездить с ними на экскурсии.
– Да, – промолвил Джессоп, – это чересчур очевидно для того, что мы ищем.