— Ты не любишь чипсы? — быстро прервал его я.

— А? — его голос звучал растерянно.

— Ты упомянул пакеты чипсов для вечеринок как что-то, чего не можешь есть.

— Ради бога, Франк, ты можешь съесть пакет чипсов для вечеринок?

— И как твое здоровье? — быстро сказал я. — То есть ты же спишь на земле. Ты не простудился или что-нибудь такое?

— Я не сплю.

— Ты не спишь?

— Конечно, нет. Спать необязательно. Это что-то, что они говорят тебе, чтобы контролировать тебя. Никто не обязан спать. Тебя учат спать, когда ты еще ребенок. Если ты по-настоящему хочешь, ты можешь это преодолеть. Теперь я никогда не сплю. Так гораздо проще быть настороже, чтобы они не подкрались, и продолжать идти. Нет ничего лучше, чем продолжать идти. Становишься похожим на корабль.

— На корабль? — теперь я растерялся.

— Прекрати повторять все, что я говорю, Франк. — Я слышал, как он бросил деньги в автомат. — Я тебя научу не спать, когда я вернусь.

— Спасибо. Когда ты будешь здесь?

— Раньше или позже. Ха-ха-ха-ха!

— Слушай, Эрик, зачем ты ешь собак, если ты можешь украсть всю эту ерунду?

— Я уже тебе сказал, ты — идиот, это дерьмо нельзя есть.

— Но тогда почему не красть что-то, что можно есть и не трогать собак, а красть что-то, что есть нельзя? — предложил я. И я уже знал, это была плохая идея, я слышал, как тон моего голоса поднимается выше и выше, пока я говорил, это всегда знак того, что я залезаю в что-то вроде словесного мусорного ведра. Эрик закричал:

— Ты рехнулся? Что с тобой? Зачем? Это собаки, правда? Я же не убиваю котов или полевых мышей, или золотых рыбок, или кого-то еще. Я говорю о собаках, ты бешеный даун! О собаках!

— Ты можешь не кричать на меня, — сказал я ровным тоном, хотя и начиная закипать. — Я только спросил, почему ты тратишь впустую так много времени, воруя мусор, который не можешь есть, а потом опять тратишь время, похищая собак, если ты мог бы красть и есть одновременно.

— Одновременно? Одновременно? О чем ты шепчешь? — закричал Эрик, его сдерживаемый голос стал грубым контральто.

— О, не кричи, — застонал я, положил руку на лоб, провел ею сквозь волосы и закрыл глаза.

— Я буду кричать, если захочу! — закричал Эрик. — Ты думаешь, почему я это делаю? А? Это собаки, ты маленький безмозглый мешок дерьма! У тебя совсем мозгов не осталось? Что случилось с твоими мозгами, Франки? Ты прикусил язык? Я сказал, ты прикусил язык?

— Не начинай стучать тр… — сказал я, вообще-то не в трубку.

— Ииииииииияяяррргггххх Влллиииааагггррллиииоооууррггхх! — Эрик плюнул и подавился воздухом, потом следовал звук трубки телефона-автомата, разбиваемой о стенки будки. Я вздохнул и осторожно положил трубку. Кажется, я просто не могу общаться с Эриком по телефону.

Я вернулся в свою комнату, пытаясь забыть моего брата, я хотел рано лечь спать, чтобы подняться вовремя для церемонии присвоения имени новой катапульте. Я подумаю о том, как лучше общаться с Эриком, когда я закончу это.

…Как корабль. Какой сумасошлатый.

Воронка

1

С десяти лет я думал о себе, как о государстве, о стране или, по меньшей мере, как о городе. Мне казалось, что когда я иногда использовал разные подходы к идеям, поступкам и тому подобному, это было похоже на политические настроения, которые сменяют друг друга в стране. Мне всегда казалось, что люди голосуют за новое правительство не потому, что на самом деле согласны с его политикой, а потому, что хотят перемен. Они почему-то думают: все будет лучше при новом правительстве. Да, люди глупы, но их мнение основано скорее на настроении, капризе и атмосфере, чем на тщательно продуманных аргументах. Я ощущаю сходные процессы в собственной голове. Иногда мысли и чувства, которые у меня возникали, не совпадали друг с другом, и я решил, что внутри моего мозга сидит много разных людей.

Например, часть меня всегда чувствовала вину за убийства Блиса, Пола и Эсмерельды. Та же часть сейчас чувствует вину за месть невинным кроликам из-за одного кролика-негодяя. Но я сравниваю эту часть меня с оппозицией в парламенте или с критически настроенными газетами, которые действуют как совесть и тормоз, но не имеют власти и маловероятно, что они когда-нибудь ее получат. Другая часть меня — расист, вероятно, потому, что я почти не встречал цветных и мое знание о них основано на газетах и телевидении, где о черных всегда говорят во множественном числе и они виновны до тех пор, пока не доказано обратное. Эта часть меня сильна до сих пор, хотя конечно же я знаю об отсутствии логического объяснения расовой ненависти. Когда я вижу цветных в Портнейле, покупающих сувениры или остановившихся перекусить, я надеюсь, они спросят меня о чем-нибудь и я смогу показать, какой я вежливый и мой разум сильнее грубых инстинктов и воспитания.

Более того, не было необходимости мстить кроликам. Ее никогда нет, даже в большом мире. Я думаю, месть людям, которые лишь косвенно или в силу обстоятельств со злодеями, служит только для того, чтобы мстящие чувствовали себя лучше. То же и со смертной казнью: ты хочешь ее применения к кому-то, потому что тогда ты чувствуешь себя лучше, а потому, что она предупреждает преступления или тому подобный нонсенс.

По крайней мере, кролики не будут знать о Франке Колдхейме, который сделал с ними то, что он сделал, как группа людей знала бы о том, что с ними сделали плохиши, тогда бы месть, в конце концов, имела бы противоположный задуманному эффект, провоцируя, а не подавляя сопротивление. По крайней мере, я признаю: все, что я совершил, было сделано для поддержания моего эго, восстановления гордости и получения удовольствия, а не для спасения страны или восстановления справедливости или воздаяния почестей усопшим.

Так, были и части меня, смотревшие на церемонию присвоения имени катапульте с удивлением и даже презрением. В моей голове как бы интеллектуалы страны иронически посмеивались над религией, но не могли отрицать того эффекта, который она имела на народ. В ходе церемонии я размазал серу из ушей, соплю, кровь, мочу, пыль из пупка и грязь из-под ногтей по металлу, резине и пластику новой катапульты; затем провел ее боевое крещение холостым выстрелом по осе без Крыльев, ползающей по циферблату Фабрики и выстрелом по моей голой ноге, в результате которого я поставил себе синяк.

Части меня думали, что все это нонсенс, но они были в абсолютном меньшинстве. Остальной я знал — это работает. Дает силу, делает меня частью моей собственной вещи и моего места в жизни. Из-за этого я чувствую себя отлично.

2

Я нашел фотографию младенца Пола в одном из альбомов, которые я держу на чердаке и после церемонии я написал имя новой катапульты на обратной стороне фотографии, обернул ее вокруг железяки и закрепил кусочком изоленты, потом спустился с чердака и вышел из дома в холодную морось нового дня.