– Нет, не появился, как ни странно. Хотя она явно его ждала. Пришел другой человек, ее знакомый, она, увидев его, очень обрадовалась его приходу.

– То есть эта встреча была для нее неожиданностью?

– Ну да, причем приятной неожиданностью! Она прямо засветилась вся.

– И что?

– Ничего. Попросила меня приготовить им по коктейлю.

– Что он за человек?

– Не знаю, как его зовут, у нас бывал всего несколько раз.

– Один?

– Раньше я видел его с приятелем, знаете, такие прожигатели жизни. У них на физиономии написано, что они – бичи. Может, сорвали где-то влегкую деньжат да и приехали сюда покутить. Не удивлюсь, если они вообще из провинции. Но все это – лишь мои предположения.

– И что, это он первый подсел к Любе?

– Не сразу. Он пришел один, подошел сюда, где вы сейчас стоите, заказал виски. Люба сама его окликнула.

– Она назвала его по имени?

– Нет, она просто позвала его как-то, я сейчас не помню, но точно не по имени. Может, сказала: «Привет!» или: «Салют, ты меня не узнаешь?» Он сразу обернулся, увидел ее, и по выражению его лица я понял, что они знакомы. Ну а потом я вспомнил, что как-то они были в одной компании. Он, его приятель, Люба и еще одна женщина.

– Что было потом?

– Он со своим виски подсел к ней, они недолго поговорили, мне показалось, что он чем-то расстроен. Люба же тоже была какая-то нервная и одновременно – веселая. Словом, они очень быстро ушли. Даже часа здесь не провели.

– Вы можете его описать? Составить его фоторобот?

– Без проблем.

– Тогда завтра позвоните вот по этому телефону, – и Денис протянул ему свою визитку.

Он вернулся к Глафире.

– Ну что? Все узнал?

– Кажется, завтра утром у нас будет фоторобот убийцы! – просиял Денис.

11

Ему с трудом удавалось скрывать свое волнение. Ведь все то, что он рассказал о себе, было чистой правдой. Он и сам не мог понять, как это случилось, что он оказался в кухне с ножом в руках. Причем это был испанский охотничий нож, далеко не кухонный. Много раз он представлял себе, как подходит к офтальмологу сзади и вонзает ему нож прямо в спину. В спину, обтянутую принадлежащим Игорю махровым халатом, и как рыхлая белая ткань халата быстро намокает, напитывается алой кровью, а офтальмолог медленно опускается на пол, судорожно царапая пальцами стену.

Вот говорят – «состояние аффекта». Только тот, кто испытал это самое состояние, может понять Игоря и всех тех многочисленных убийц, не выдержавших нервного напряжения и потерявших контроль над своими чувствами. А еще всем этим убийцам знакомо сладкое чувство, которое они испытали, совершая то, чего не выполнить уже не было сил. Чувство удовлетворения от того, что они сотворили, лишив жизни ненавистного им человека.

Вероятно, незаметная грань отделяла в тот день и Игоря от того, чтобы не оказаться в числе настоящих, а не подсознательных убийц.

Удивительное дело, но он так же решительно представлял себе и убийство жены, которую воспринимал сейчас исключительно как совершенно чужого человека, поселившегося в его квартире, человека, поставившего перед собою цель: извести его, выдавить из своей жизни, из квартиры.

Как жалел он, что его неправильно воспитали, не научили драться, отстаивать свои позиции силой. Он многое умел, многое понимал, за исключением тех низких человеческих отношений, когда в ход пускают кулаки, ножи, прочее оружие. Ему всегда казалось, что люди тем и отличаются от животных, что всегда могут обо всем договориться. Однако если такие, как он, и были способны на этот способ увещевания, то другой сорт людей, к числу которых принадлежал офтальмолог (вроде бы доктор, интеллигент, мать его!), либо действительно ничего не понимали, либо делали вид, что не понимают. Мелкие бытовые подлости медленно, но верно убивали в Игоре Абросимове желание найти с этими людьми общий язык. Не было у них этого общего языка! С ним поступали грубо, цинично, при каждом удобном случае демонстрируя свое неуважительное к нему отношение. Что ж, господа, вам не место в этом мире...

Стоп.

Уф...

* * *

Он открыл глаза и понял, что спина офтальмолога ему все же приснилась. Это были не просто размышления с подсознательными картинками, а именно тревожный утренний кошмарный сон. И что лежит он сейчас в уютной постели своей новой «жены» – Валентины. Женщины чудесной, доброй и уж точно неспособной на такие низости, на которые оказалась способна его бывшая жена.

Конечно, он поначалу принял ее предложение исключительно как способ сбежать от самого себя, от готовившегося в его душе преступления, от тюрьмы, наконец. Потому что, убив офтальмолога и ненавистную ему женщину, которая раздражала его теперь одним своим существованием (не говоря уже о ее внешнем виде, походке, запахе, взгляде, манере одеваться, голосе, прическе, одежде), он никуда бы не сбежал. Напротив, сам бы вызвал полицию и рассказал им все, как было. Куда он наносил один удар, другой... Возможно, он был бы даже счастлив – в течение пары минут, сразу после совершенного преступления, – но только пару минут...

Но этого не произошло. Он вспомнил Валентину, ее задумчивый взгляд, плывущий поверх ресторанного дымка, ее беззащитную улыбку, когда она предложила ему пожить с ней вместе, и решение пришло само собой. Да, безусловно, это – судьба, это – знак. Он должен немедленно отправиться к ней, подальше от города и его кровавых соблазнов.

В результате они провели вчера восхитительный день – рыбачили, готовили вместе ужин, смотрели фильмы (французскую мелодраму, американский боевик и советскую комедию), потом легли спать. Каждый – под свое одеяло.

С Валентиной было легко, как это ни странно. Он и сам не мог понять, откуда вдруг взялась эта легкость – вместо ожидаемой натянутости, неловкости. Вероятно, Валентина была «устроена» таким образом, что ее присутствие не только его не напрягало, а наоборот – вносило в их отношения, в общение какое-то особое тепло.

К своему стыду, он, вспоминая свои встречи с ней в служебной обстановке, нередко ловил себя на мысли, что, совсем не зная ее, как бы заранее жалел ее, такую некрасивую скучноватую женщину, предполагая, что окружают ее лишь кромешное одиночество и безысходность. Глядя на хорошенькую секретаршу Галочку, к примеру, трудно было предположить, что она одинока, и его нахальное воображение почему-то настойчиво рисовало ее в обществе мужчин, никак не иначе. А вот с Валентиной срабатывало психологическое и зрительное клише, рисующее кадры ее повседневной жизни: маленькая тихая кухня – и Валентина, закутанная в халат, обнимает ладонями большую кружку с дымящимся чаем.

И вдруг – такая перемена! Дорогой ресторан, Валентина в шикарном вечернем платье, ее испуганный и вместе с тем полный любви и страсти взгляд.

Получается, что он совсем не разбирается в людях. В женщинах.