– Сейчас картин продают много, а все не то. Раньше на базаре торговали лебедями, сейчас в художественных салонах, а суть одна. Редко мелькнет такое, что душу перевернет.
– Да… – протянула Марина. – Хороших картин мало.
– А ты где работаешь?
– Я? – Марина на миг растерялась. – В «Самоцветах»!
– Продавщицей?
– Ага.
Тетка искоса взглянула на Марину, но промолчала. Потом сказала:
– А хочешь ко мне в ресторан?
– Кем?
– Ну, пока… помощником администратора, скажем. Ты за себя постоять можешь, характер чувствуется. А потом видно будет. А насчет Валерки Рунге не жалей. Упаси бог, если он в отца и дядю!
– Я подумаю. Спасибо вам.
– Куда тебя? Кстати, тебя как зовут?
– Марина. А вас?
– Надежда Васильевна. Вот и познакомились. Так куда тебя везти?
Марина уже собиралась назвать свой домашний адрес (она не решилась сказать об оставленной у кладбища машине), но словно от толчка – такие называются озарениями – выпалила:
– К стадиону!
– К стадиону? – удивилась Надежда Васильевна. – В гостиницу, что ли?
– Да, – соврала Марина, ужасаясь своей лжи. – Меня иногда пускают переночевать.
– Пойдешь ко мне – сможешь жить при ресторане в дежурке, без окон, правда. Ручка есть? Пиши телефон. – Марина послушно записала телефон доброй самаритянки. – Позвони, – повторила женщина, притормаживая у входа на стадион. – Обязательно, а то… пропадешь по гостиницам шастать. Тебе еще жить да жить! Поняла?
– Поняла! Спасибо вам! – С этими словами девушка выскочила из машины в ночь.
Машина умчалась. Марина осталась одна на пустой улице. Было темно. Город экономил электроэнергию – уличные фонари горели только в центре, да и то лишь до полуночи. После двенадцати везде становилось темно, хоть глаз выколи. В гостинице при стадионе, где жили приезжие спортсмены и куда они приводили девушек, не особенно разборчивых в знакомствах, светились два окна. «Она приняла меня за шлюху», – подумала Марина, не зная, смеяться или плакать.
Музей располагался рядом со стадионом. Именно туда и направилась Марина, повинуясь озарению, случившемуся с ней в машине. Скоро глаза ее привыкли к темноте, да и луна время от времени выглядывала из-за туч. Марина протиснулась между металлической решеткой стадиона и высоким деревянным забором музея. Щель была узка и забита всякой дрянью – похоже, жители окрестных домов устроили из прохода мусорную свалку. Марина спотыкалась о какие-то металлические конструкции, скользила на полиэтиленовых банках, хватаясь для равновесия за решетку стадионной ограды. Ей повезло: наконец она ударилась коленом о деревянный ящик и вскрикнула от боли, но это была, несомненно, удача. Марина осторожно влезла на ящик, который накренился под ее весом и угрожающе затрещал. Оттолкнувшись от него, Марина ухватилась за край забора, подтянулась, как когда-то в детстве, и спрыгнула в музейный садик, где царила благоуханная тишина. Садик радостно принял девушку в свои объятия. Марина осталась цела и невредима, лишь ветка ежевики слегка оцарапала руку, а молодая крапива ужалила колени. Но это были уже мелочи, привет сада, заскучавшего от одиночества. Приглашение поиграть. Поднявшись с земли, Марина ощупала себя, потом послюнила палец, потерла ужаленные коленки и оцарапанную руку.
Маринин кабинет находился в западном крыле музея, в закутке, где не работала сигнализация. Она толкнула знакомое окно, замерла, ожидая, что тишина ночи взорвется воем сирены, но все было тихо. Марина, поздравив себя с удачей, распахнула окно и, как делала много раз прежде, влезла в кабинет. Он, равно как и садик, радостно приветствовал ее родными запахами – мастики для пола, старых холстов и ландышей, подаренных накануне Клавдией Семеновной. Темнота здесь стояла кромешная. Марина с ходу налетела на свой письменный стол, ушиблась бедром и зашипела от боли. Но это опять-таки были мелочи, не стоящие внимания. Она уселась в свое кресло на колесиках, щелкнула кнопкой настольной лампы. Комната осветилась неярким зеленоватым светом.
Марина, всхлипывая от умиления, смотрела на письменный стол, на вазочку с бусинами для костюмов северных народностей и глиняный стакан с карандашами. На медного кота пресс-папье с задранными кверху лапами. Придавленные котом, на столе лежали сертификаты. Шесть аккуратных бумажек, дающих право на вывоз картин за рубеж. Она перевела взгляд на старый кожаный диван. Шесть картин – четыре Колькины и две Ренского – лежали на диване. Две Колькины в рамах, остальные в тубах. Рома сказал, что купил их с выставки уже в рамах. Думал вытащить, но уж очень хорошо они смотрелись. Вставлено аккуратно, сзади закрыто картоном, все подогнано, честь честью. Жалко трогать, да и рамы красивые. Таможня не возражает, он звонил, выяснял.
…Как работают озарения? Что подталкивает их? Сколько случайно оброненных слов, мгновенно родившихся ассоциаций, намеков, косых взглядов, настораживающих совпадений и воплей об опасности инстинкта самосохранения необходимо, чтобы включился скрипящий, как старая телега, механизм диалектики и превратил все это количество в качество или, другими словами, в озарение? Она вспомнила Кольку, который возился с картинами в реставрационной мастерской. Вспомнила, как он фотографировал их во всех ракурсах, ползая по полу и даже залезая на высокий подоконник. Что собирает все перечисленное выше и заставляет вспыхнуть ярким пламенем догадки? Картины Рунге, картины Кольки, молодой Рунге… Колька, ползающий по полу и клацающий камерой. Слишком много интереса к картинам, слишком много суеты вокруг них. Картины и деньги. Вот только с картинами она, Марина, промахнулась. Думала, Ван Страатен – ан нет! Валера Рунге утер ей нос. Ей еще учиться и учиться, оказывается! Даже простая тетка Надежда Васильевна, и та почувствовала силу неизвестного художника, дрогнуло что-то в ее могучей груди.
Марина вытерла слезы, взяла одну из Колькиных картин, ту, что подходила по размеру. На миг замерла нерешительно и принялась отрывать задник – сначала картон, затем толстую оберточную бумагу. Когда обнажился старый, потемневший от времени холст, Марина уселась на пол и стала осторожно высвобождать его из рамы…
Марина проспала в музейном садике почти до заката. Уличный кот съел печенье и давно ушел. Небо потемнело, поднялся ветерок, потянуло запахом влажной зелени. Первые капли теплого дождя разбудили девушку. Она открыла глаза и с удивлением увидела над собой белые цветки бузины. Порыв ветра качнул ветку, и мелкие легкие лепестки посыпались на Марину. Она смахнула их с лица, вскочила на ноги и побежала к спасительному окну. Дождь припустил сильнее. Сверкнула молния, грянул гром. Марина, запыхавшись, влезла в кабинет и перевела дух. Пригладила волосы, стащила с себя мокрую майку. Дождь меж тем превратился в ливень. Марина, улыбаясь, стояла у окна, слушала его ровный сильный шум. Снова сверкнула молния, осветив блестящие листья деревьев и кустов, затрещал гром. Теплые брызги дождя покалывали лицо и обнаженные плечи. Чувство умиротворения и тихой радости охватило Марину. Она подумала, что не хочет никуда уходить из своего крошечного кабинета и не против поселиться здесь навсегда.