— Иногда умирают. Если у нее было плохое сердце.
— Ее американские родственники утверждали, что у нее что-то такое было, какой-то там порок…
— Гм, я этого что-то не заметил, когда ее осматривал. Правда, кардиограммы мы не делали. Ладно, что толку об этом говорить. Узнаем потом. После дознания.
Он окинул меня пытливым взглядом и потрепал по плечу.
— Идите домой и прилягте, — посоветовал он. — Вот у вас-то самый настоящий шок.
В деревне люди каким-то непостижимым образом появляются ниоткуда, и к этому времени вокруг нас уже собралось человека три: один подошел с дороги, где стоял в ожидании попутного транспорта, затем краснощекая женщина, которая, срезая путь, шла на ферму, и дорожный рабочий.
Они охали и обменивались репликами.
— Бедняжка.
— Совсем еще молоденькая. Ее что, лошадь сбросила, да?
— От лошадей только и жди беды.
— Это миссис Роджерс, что ли? Американка из «Тауэрса»?
Только когда они вволю напричитались, старик дорожник, качая головой, сказал:
— Я, кажись, видал, как это случилось. Да, видал.
— Что именно вы видели? — резко обернулся к нему доктор — Как лошадь скакала.
— А как дама упала, вы не видели?
— Нет, этого не видал. Я видел, как она ехала по опушке леса, но потом я повернулся и принялся снова разбивать камни. А потом слышу — стук копыт, ну и увидел, как скачет лошадь. Мне и в голову не пришло, что случилось неладное. Я решил, что дама зачем-то слезла с лошади и отпустила ее. Лошадь бежала не ко мне, а в противоположную сторону.
— И что дама лежит на земле, вы тоже не видели?
— Нет. Я плохо вижу издалека. Я и лошадь заметил только потому, что она оказалась на фоне неба, где светлее.
— Дама ехала одна? С ней рядом никого не было?
— Никого. Одна она была. Вон туда поехала, прямо к лесу. Нет, кроме нее и лошади, я больше никого не видел.
— Наверное, ее напугала цыганка, — вдруг сказала краснощекая женщина.
Я круто повернулся к ней.
— Какая цыганка? Когда?
— Это было… Это было часа три-четыре назад, когда я утром шла по дороге. Примерно без четверти десять я увидела цыганку. Ту, что живет в коттедже на краю деревни. По крайней мере, мне показалось, что это была она. Но точно не скажу — она шла от меня далеко по дорожке среди деревьев. Но только она носит у нас в округе красную накидку. Мне рассказывали, что она и раньше говорила гадости бедной молоденькой американке. Угрожала ей. Твердила, что случится беда, если она отсюда не уедет. Грозила вовсю.
— Цыганка! — сказал я. И с горечью пробормотал про себя, но так, чтобы все слышали:
— Цыганское подворье! Лучше бы нам никогда не видеть этого места.
Удивительно трудно восстановить в правильной последовательности события, происшедшие после смерти Элли. До этого момента, как вы сами могли убедиться, я все прекрасно помнил. Только сомневался, с чего начать рассказ, — вот и все. Но смерть Элли словно острый нож разрезала мою жизнь пополам. К тому, что произошло потом, я оказался совсем не подготовленным. Я стал путаться в появлявшихся вокруг меня людях, в сменявших друг друга событиях. Я вообще не очень понимал, что происходит. Словно это происходило не со мной, а с кем-то другим.
Все были очень добры ко мне. Это мне запомнилось лучше всего. Я спотыкался на каждом шагу и совершенно не знал, что делать. Грета же была в своей стихии. Она обладала присущим только женщинам удивительным умением взять ситуацию под контроль. Все эти мелкие, вроде бы пустяковые проблемы, которые нужно кому-то решать. Я на это был совершенно не способен.
По-моему, первое, что я отчетливо помню после того, как Элли унесли и я вернулся к себе домой — к нам домой, в наш дом, — был визит доктора Шоу, который пришел побеседовать со мной. Я не помню точно, когда это было. Разговаривал он спокойно, ласково, рассудительно, стараясь объяснить мне, как теперь обстоят дела.
Приготовления. Я помню, как он несколько раз употребил это слово. До чего же оно противное! И все, что за ним стоит. А все, что стоит за громкими понятиями, такими как любовь, секс, жизнь, смерть, ненависть, — чепуха. Вовсе не они определяют наше существование. А множество других, мелких, унизительных вещей, о которых вы и не думаете, пока они не возникнут перед вами, и от которых вам никуда не уйти. Явились агенты из похоронного бюро, и начались приготовления к похоронам. Слуги ходили по комнатам, опуская шторы на окнах. Почему из-за того, что умерла Элли, нужно опускать шторы? Какие глупости!
Именно поэтому, помнится мне, я и испытывал благодарность к доктору Шоу. Потому что он терпеливо внушал мне, что следует делать, говорил он очень медленно, ибо хотел быть уверенным, что его слова до меня доходят.
Я и понятия не имел, что представляет собой дознание коронера, обязательное при невыясненных обстоятельствах смерти. Я никогда в такой процедуре не участвовал, а потому она показалась мне удивительно надуманной и в высшей степени непрофессиональной. Коронер, суетливый коротышка в пенсне, предложил мне опознать погибшую, рассказать, как мы в последний раз виделись за завтраком, как Элли по своему обыкновению уехала кататься верхом и как мы договорились встретиться за обедом у «Джорджа». В тот день она была такой, как всегда, сообщил я, и не жаловалась на самочувствие.
Доктор Шоу излагал свои показания спокойным тоном, но как-то неубедительно. Серьезных повреждений нет, сломана ключица, есть ушибы, какие бывают в результате падения с лошади, не очень серьезные и полученные в ту же минуту, когда наступила смерть. Она лежала на том же месте, где, по-видимому, и упала. По его мнению, смерть была мгновенной. Причина смерти — не телесные повреждения, а паралич сердца в результате шока. Насколько я сумел уразуметь из длинной вереницы медицинских терминов, Элли погибла просто из-за остановки дыхания, от чего-то вроде удушья. Все внутренние органы у нее были жизнеспособными, содержимое желудка подозрений не вызывало.
Грета тоже давала показания, но более настойчиво, чем доктор Шоу, утверждала, что у Элли три-четыре года назад были проблемы с сердцем. Ничего определенного ей не известно, но родственники Элли иногда говорили, что у нее неважное сердце и что ей нельзя себя перетруждать. Но ничего более определенного она никогда не слышала.