Его слова, казалось, ее немного позабавили.
– Лучше уж я сама их скажу, чем буду ждать, пока вы скажете за меня.
– А… да, конечно. Позвольте мне еще раз повторить, что вы необыкновенно умны, мадам.
– Вы скоро выдадите мне диплом, – заметила Фредерика и встала.
– Так это все, что вы хотели мне сказать, мадам?
– По-моему, да. Я собиралась проведать Ник и отнести ей цветы.
– Вы очень любезны. Благодарю вас за откровенность, мадам.
Она бросила на него испытующий взгляд, как будто хотела что-то добавить, но передумала и вышла из комнаты, слабо улыбнувшись мне, когда я распахнул перед ней дверь.
– Умна, бесспорно умна, – заметил Пуаро. – Но и Эркюль Пуаро не глуп.
– Что вы имеете в виду?
– Что с ее стороны очень мило тыкать мне в глаза богатством мсье Лазаруса.
– Должен признать, что это показалось мне довольно мерзким.
– Мой друг, вы верны себе: ваши чувства столь же справедливы, сколь неуместны. Ведь в данном случае речь идет вовсе не о хорошем тоне. Коль скоро у мадам Райс есть преданный дружок, который богат и может обеспечить ее чем угодно, стоит ли ей убивать свою любимую подругу из-за каких-то жалких грошей?
– О! – сказал я.
– Вот именно: «О!»
– Почему вы позволили ей пойти в лечебницу?
– А при чем тут я? Разве это Эркюль Пуаро мешает мадемуазель Ник видеться с друзьями? Помилуйте! Это все доктора и сиделки. Ох уж эти мне несносные сиделки! Вечно они носятся с правилами, предписаниями, распоряжениями врача…
– А вдруг они ее пропустят? Если Ник станет настаивать?
– Милый Гастингс, они не пустят никого, кроме меня и вас. Так что давайте-ка поскорей собираться.
Дверь распахнулась, и в гостиную влетел Джордж Челленджер. Его загорелое лицо пылало негодованием.
– Послушайте, мсье Пуаро, – заговорил он. – Что это все значит? Звоню в эту проклятую лечебницу. Спрашиваю, как здоровье Ник и когда я смогу с ней повидаться. И вдруг оказывается, доктор не разрешает к ней никого пускать. В чем дело, хотел бы я знать?! Короче, это ваша работа? Или Ник и в самом деле заболела от потрясения?
– Мсье, уверяю вас, что не я устанавливаю правила для лечебниц. Я бы никогда не осмелился. А что, если позвонить милейшему доктору – как бишь его? – ах да, доктору Грэхему?
– Звонил уже. Он говорит, что она чувствует себя именно так, как следовало ожидать, – обычная белиберда. Я-то знаю их штуки: у меня у самого дядя – врач. Гарли-стрит. Нервные болезни. Психоанализ и все прочее. Он мне рассказывал, как они отшивают родственников и друзей своих пациентов всякими утешительными словечками. Знаем, как это делается. Я не верю, что Ник не в состоянии никого видеть. Мне кажется, это ваших рук дело, мсье Пуаро.
Пуаро одарил его благожелательнейшей улыбкой. Я всегда замечал, что он особенно благоволит к влюбленным.
– Теперь выслушайте меня, мой друг, – заговорил он. – Если к ней пустят хотя бы одного, нельзя будет отказать и другим. Верно? Или все, или никого. Хотим мы с вами, чтобы мадемуазель была в безопасности? Безусловно. Так вот, вы сами видите, что следует сказать: никого.
– Понятно! – с расстановкой выговорил Челленджер. – Но ведь тогда…
– Т-с-с! Ни слова больше. Забудем даже то, что было сказано. Осторожность и неусыпная бдительность – вот что от нас сейчас требуется.
– Я не из болтливых, – негромко ответил моряк.
Он направился к двери и на минуту задержался у порога.
– На цветы никакого эмбарго, так ведь? Если, конечно, они не белые?
Пуаро улыбнулся.
– Ну а сейчас, – сказал он мне, едва захлопнулась дверь за пылким Челленджером, – пока в цветочном магазине происходит неожиданная встреча мсье Челленджера с мадам, а может быть, еще и с мсье Лазарусом, мы с вами спокойно отправимся в лечебницу.
– И зададим три вопроса? – спросил я.
– Да. Зададим. Хотя, если на то пошло, ответ я уже знаю…
– Как? – воскликнул я.
– Да очень просто.
– Когда же вы его узнали?
– За завтраком, Гастингс. Меня вдруг озарило.
– Так расскажите!
– Нет, вы услышите его от мадемуазель. – И чтобы отвлечь меня от этих мыслей, он подтолкнул ко мне распечатанный конверт.
Это было сообщение эксперта, обследовавшего по просьбе Пуаро портрет старого Николаса Бакли. Он решительно утверждал, что картина стоит никак не больше двадцати фунтов.
– Ну, одно дело с плеч долой, – заметил Пуаро.
– В этой мышеловке – пусто, – сказал я, вспомнив одну из его давнишних метафор.
– О! Так вы помните? Вы правы, в этой мышеловке пусто. Двадцать фунтов – а мсье Лазарус предложил пятьдесят. Непростительная ошибка для столь проницательного на вид молодого человека! Но полно, полно, время не ждет.
Лечебница была расположена на вершине холма над заливом. Нас встретил санитар в белом халате и отвел в маленькую комнатку на первом этаже, куда вскоре вошла проворная сиделка.
Она взглянула на Пуаро и, как мне показалось, с трудом сдержала улыбку – по-видимому, доктор Грэхем, давая ей инструкции, достаточно ярко описал наружность маленького сыщика.
– Мисс Бакли спала превосходно, – сообщила она. – Вы к ней подниметесь?
Мы нашли Ник в приветливой солнечной комнате. Она лежала на узкой железной кровати и казалась похожей на утомленного ребенка. Вид у нее был измученный, апатичный, лицо бледное, а глаза подозрительно покраснели.
– Как хорошо, что вы пришли, – равнодушно сказала она.
Пуаро взял ее руку в свои:
– Мужайтесь, мадемуазель. Жить всегда из-за чего-нибудь да стоит.
Ник испуганно посмотрела на Пуаро:
– Ох!
– Вы мне расскажете о том, что вас тревожило в последнее время, мадемуазель? Или я должен догадаться? И вы позволите выразить вам мое глубочайшее сочувствие?
Она вспыхнула:
– Так вы все знаете? Впрочем, теперь это безразлично. Все равно я его уже никогда больше не увижу.