Я покачал головой.
– Нет, я в полном недоумении.
– Вы уверены, что вам не померещилось? Иногда, Гастингс, ваше воображение бывает un peu vif [37] .
– Нет-нет, – энергично возразил я. – Я уверен, что не ошибся.
– Bien [38] . В таком случае этот факт требует объяснения. А четвертый мой вопрос касается пенсне. Ни Сильвия Уилкинсон, ни Карлотта Адамс не носили очки. Что тогда эти очки делали в сумочке мисс Адамс?
И, наконец, пятый вопрос. Кому и зачем понадобилось звонить в Чизвик Сильвии Уилкинсон?
Вот, друг мой, вопросы, которые не дают мне покоя. Если бы я мог на них ответить, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Если бы мне всего лишь удалось создать теорию, более или менее их объясняющую, мое amour propre [39] успокоилось бы.
– Есть еще и другие вопросы, – сказал я.
– Какие именно?
– Кто был инициатором розыгрыша? Где находилась Карлотта Адамс до и после десяти часов вечера? Кто такой Д., подаривший ей шкатулку?
– Это слишком очевидные вопросы, – заявил Пуаро. – Им недостает тонкости. Это лишь то, чего мы не знаем. Это вопросы, касающиеся фактов. О них мы можем узнать в любой момент. Мои же вопросы, Гастингс, – психологического порядка. Маленькие серые клеточки...
– Пуаро, – в отчаянии прервал его я, – вы говорили, что хотите нанести сегодня еще один визит?
Пуаро взглянул на часы.
– Вы правы, – сказал он. – Надо позвонить и спросить, удобно ли нам сейчас прийти.
Он вышел и через несколько минут вернулся.
– Пойдемте, – сказал он. – Все в порядке.
– Куда мы направляемся? – спросил я.
– В Чизвик, к сэру Монтегю Корнеру. Мне хочется побольше узнать о том телефонном звонке.
Было около десяти часов, когда мы подъехали к дому сэра Монтегю Корнера в Чизвике, у реки. Это был большой дом, стоящий в глубине парка. Нас впустили в холл, отделанный изумительными панелями. В открытую справа дверь видна была столовая с длинным полированным столом, на котором горели свечи.
– Сюда, пожалуйста.
Дворецкий провел нас по широкой лестнице в большую комнату на втором этаже, окна которой выходили на реку.
– Мсье Эркюль Пуаро, – объявил дворецкий.
Эта была красивая, благородных пропорций комната, и неяркие лампы под глухими абажурами придавали ей что-то старомодное. В одном углу у открытого окна стоял стол для игры в бридж, и вокруг него сидели четыре человека. Когда мы вошли, один из них поднялся нам навстречу.
– Счастлив познакомиться с вами, мсье Пуаро.
Я с интересом посмотрел на сэра Монтегю Корнера. У него было характерное еврейское лицо, очень маленькие умные глаза и хорошо подобранная накладка. Он был невысокого роста – около ста семидесяти сантиметров. Держался сэр Монтегю просто.
– Позвольте представить вам мистера и миссис Уилдберн.
– Мы уже знакомы, – сказала миссис Уилдберн, одарив нас улыбкой.
– И мистера Росса.
Росс оказался молодым человеком лет двадцати двух с симпатичным лицом и светлыми волосами.
– Я помешал вашей игре. Миллион извинений, – сказал Пуаро.
– Не беспокойтесь. Мы не успели начать. Мы как раз собирались сдавать карты. Кофе, мсье Пуаро?
Пуаро отказался от кофе, но, когда был предложен коньяк, он согласился. Коньяк нам подали в старинных бокалах.
Пока мы его пили, сэр Монтегю занимал нас беседой.
Он говорил о японских гравюрах, китайских лаковых миниатюрах, персидских коврах, французских импрессионистах, о современной музыке и о теории Эйнштейна.
Окончив говорить, он благожелательно улыбнулся нам. Видно было, что он очень доволен своей лекцией. В полумраке комнаты он казался сказочным джинном, которого окружали изысканно красивые вещи.
– Прошу прощения, сэр Монтегю, – начал Пуаро, – но я не смею больше злоупотреблять вашей добротой. Мне пора объяснить, почему я решился вас потревожить.
Сэр Монтегю помахал рукой, напоминавшей птичью лапку.
– Не стоит торопиться. Время бесконечно.
– Я всегда думаю об этом, бывая в вашем доме, – вздохнула миссис Уилдберн. – Здесь так прекрасно!
– Я бы за миллион фунтов не согласился жить в Лондоне, – сказал сэр Монтегю. – Тут нас окружает почти забытая атмосфера старины и покоя, которой всем так не хватает сегодня.
Мне вдруг пришло в голову, что, если кто-нибудь действительно предложит сэру Монтегю миллион фунтов, атмосфера старины и покоя может потерять для него свою привлекательность, но дальше свою еретическую мысль я развить не посмел.
– В конце концов, что такое деньги? – с тихим презрением спросила миссис Уилдберн.
– Да... – сказал мистер Уилдберн и, опустив руку в карман брюк, рассеянно забренчал монетами.
– Арчи! – с упреком сказала миссис Уилдберн.
– Пардон, – сказал мистер Уилдберн, и бренчание прекратилось.
– Боюсь, что в такой атмосфере непростительно говорить о преступлении, – извиняющимся голосом сказал Пуаро.
– Отчего же, – милостиво помахал ему сэр Монтегю, – преступление может быть художественно безупречным. Сыщик может быть художником. Я, разумеется, не имею в виду полицию. Сегодня ко мне приходил полицейский инспектор. Странный человек. Например, он никогда прежде не слыхал о Бенвенуто Челлини.
– Он, наверное, приходил из-за Сильвии Уилкинсон? – с нескрываемым любопытством спросила миссис Уилдберн.
– Мисс Уилкинсон очень повезло, что она находилась в вашем доме прошлым вечером, – заметил Пуаро.
– Кажется, да, – отозвался сэр Монтегю. – Я пригласил ее, поскольку знал, что она хороша собой и талантлива, и в надежде, что смогу помочь ей советом. Она собирается возглавить собственное дело. Но, похоже, я помог ей в чем-то совершенно ином.
– Сильвия всегда была удачливой, – сказала миссис Уилдберн. – Она так хотела отделаться от Эджвера, и пожалуйста, нашелся кто-то, избавивший ее от хлопот. Теперь она выйдет за молодого герцога Мертонского. Все только об этом и говорят. Его мать в ужасе.