— О солнце, согревающее меня, — начала Фензиле.
Паша по долгому опыту знал, что чем ласковее её слова, тем сильнее злость, которую они скрывают.
— Видно, мои советы значат для тебя не больше, чем шелест ветра, чем прах на твоих подошвах!
— И того меньше, — ответил Асад, забывая привычную снисходительность, поскольку слова Фензиле вывели его из себя.
— Значит, это правда! — почти закричала она.
Марзак стоял за её спиной, и его красивое лицо помрачнело.
— Правда, — подтвердил Асад. — На рассвете, Марзак, ты взойдёшь на галеру Сакр аль-Бара и под его началом выйдешь в море набраться сноровки и доблести, благодаря которым он стал оплотом ислама, истинным копьём Аллаха.
Но желание поддержать мать и ненависть к авантюристу, грозившему узурпировать его законные права, толкнули Марзака на неслыханную дерзость.
— Когда я выйду в море с этим назарейским псом, — хрипло сказал юноша, — он займёт подобающее ему место на скамье для гребцов!
— Что?! — словно разъярённый зверь взревел Асад, резко повернувшись к сыну. Жёсткое выражение его внезапно побагровевшего лица привело в ужас обоих заговорщиков. — Клянусь бородой Пророка! И ты говоришь это мне?
Паша почти вплотную приблизился к Марзаку, однако Фензиле вовремя бросилась между ними, как львица, грудью встающая на защиту своего детёныша. Тогда паша, взбешённый неповиновением Марзака и готовый излить бешенство как на сына, так и на жену, схватил её своими жилистыми старческими руками и со злостью отшвырнул в сторону. Фензиле споткнулась и рухнула на подушки дивана.
— Да проклянёт тебя Аллах! — крикнул Асад попятившемуся от него Марзаку. — Так, значит, эта своевольная мигера не только выносила тебя в своём чреве, но и научила заявлять мне прямо в лицо, что тебе по вкусу, а что нет? Клянусь Кораном, слишком долго терпел я её лукавые чужеземные повадки! Похоже, она и тебя научила противиться воле родного отца! Завтра ты отправишься в море с Сакр аль-Баром. Я так велю. Ещё слово, и ты займёшь на галере то самое место, которое прочил ему, — на скамье гребцов, где плеть надсмотрщиков научит тебя покорности.
Марзак стоял, онемев от страха и едва дыша. Ни разу в жизни он не видел отца в таком поистине царственном гневе.
Тем не менее гнев Асада, казалось, вовсе не напугал Фензиле. Даже страх перед розгами и дыбой не мог обуздать язык этой фурии.
— Я буду молить Аллаха вернуть зрение твоей душе, о отец Марзака, — задыхаясь, проговорила она, — и научить тебя отличать истинно любящих от своекорыстных обманщиков, злоупотребляющих твоим доверием.
— Как! — прорычал Асад. — Ты ещё не угомонилась?
— И не угомонюсь, пока смерть не сомкнёт мои уста, раз они смеют давать тебе советы, подсказанные безмерной любовью, о свет моих бедных очей!
— Продолжай в том же духе, — гневно бросил Асад, — и тебе недолго придётся ждать.
— Мне всё равно, если хоть такой ценой удастся сорвать льстивую маску с этой собаки Сакр аль-Бара. Да переломает Аллах ему кости! А его невольники, те, двое из Англии, о Асад? Мне сказали, что одна из них — женщина. Она прекрасна той белокожей красотой, какой Иблис [28] одарил жителей севера. Что намерен он делать с ней? Ведь он не хочет выставлять её на базаре, как предписывает закон, а тайком приходит сюда, чтобы ты отменил для него этот закон. О! Мои слова тщетны! Я открыла тебе и более серьёзные доказательства его гнусного вероломства, но ты только ласкаешь изменника, а на родного сына выпускаешь когти!
Смуглое лицо паши посерело. Он приблизился к Фензиле, наклонился и, схватив её за руку, рывком поднял с дивана. На сей раз вид Асада не на шутку напугал Фензиле и положил конец её безрассудному упорству.
— Аюб! — громко позвал паша.
Теперь пришла очередь Фензиле позеленеть от страха.
— Господин мой, господин мой! — взмолилась она. — О, свет моей жизни, не гневайся! Что ты делаешь?
— Делаю? — Асад зло улыбнулся. — То, что мне следовало сделать лет десять назад, а то и раньше. Мы высечем тебя. — И он крикнул ещё громче: — Аюб!
— Господин мой! Сжалься, о сжалься! — Она бросилась в ноги Асаду и обняла его колени. — Во имя Милостивого и Милосердного будь милосерд к невоздержанности, на которую только из любви к тебе мог дерзнуть мой бедный язык! О, мой сладчайший господин! О, отец Марзака!
Отчаяние Фензиле, её красота, но более всего столь несвойственные ей смирение и покорность, возможно, и тронули Асада. Как бы то ни было, но не успел Аюб — холёный тучный старший евнух гарема — с поклоном появиться в дверях, как паша повелительным жестом отпустил его.
Асад посмотрел на Фензиле сверху вниз и усмехнулся.
— Такая поза более всего пристала тебе. Запомни это на будущее.
И разгневанный властелин с презрением освободился от рук, обнимавших его колени, повернулся спиной к распростёртой на полу женщине и величественно и непреклонно направился к выходу. Мать и сын остались одни. Они ещё не оправились от ужаса, и у обоих было такое чувство, будто они заглянули в лицо смерти.
Довольно долго никто из них не нарушал молчания. Наконец Фензиле поднялась с пола и подошла к забранному решётками ящику за окном. Она открыла его и взяла глиняный кувшин, в котором охлаждалась вода. Налив воды в пиалу, она с жадностью выпила её. То, что Фензиле сама оказала себе эту услугу, когда стоило лишь хлопнуть в ладоши и явились бы невольники, выдавало её смятение.
Захлопнув дверцу ящика, Фензиле повернулась к Марзаку.
— И что теперь? — спросила она.
— Теперь? — переспросил молодой человек.
— Да, что теперь? Что нам делать? Неужели мы должны покориться и безропотно ждать конца? Твой отец околдован. Этот шакал околдовал его, и он хвалит всё, что бы тот ни сделал. Да умудрит нас Аллах, о Марзак, иначе Сакр аль-Бар втопчет тебя в прах.
Понурив голову, Марзак медленно подошёл к дивану и бросился на подушки. Он долго лежал, подперев подбородок руками.
— А что я могу? — наконец спросил он.
— Именно это я и хотела бы знать больше всего. Надо что-то предпринять, и как можно скорее. Да сгниют его кости! Если Сакр аль-Бар останется в живых, ты погиб.
— Да, — произнёс Марзак, неожиданно оживившись, и сел. — Если он останется в живых! Пока мы строили планы и изобретали уловки, которые только разжигают гнев отца, можно было прибегнуть к самому простому и верному способу.
Фензиле остановилась посреди комнаты и мрачно посмотрела на сына.
— Я думала об этом, — сказала она. — За горсть золотых я могла бы нанять людей, и они… Но риск…
— Какой же риск, если он умрёт?
— Он может потянуть нас за собой. Что проку будет нам тогда в его смерти? Твой отец жестоко отомстит за него.