Холмс сложил газету и поместил ее в одну из многочисленных газетных стопок, заполонивших уже почти всю комнату.
– Кто же мог совершить такой гнусный поступок?
– Существует только один способ узнать это: провести собственное расследование на месте преступления.
Я, конечно, не рассчитывал на дело такого рода, но все равно ухватился за возможность принять в нем участие.
– Я пойду с вами, Холмс.
– А как же ваша простуда?
– Я свыкнусь с ней. В одном я уверен: я не хочу умереть тут со скуки.
Меньше чем через полчаса мы уже шагали по набережной Вестинг в поисках каких-нибудь улик. У меня было впечатление, будто я снова погрузился в кошмар прошлой ночи. Воды Темзы были темнее, чем воды Стикса. Таинственная лодка внезапно выплыла из тумана и причалила недалеко от нас. Был ли это Харон, перевозчик душ умерших?
Докеры с перепачканными черными лицами толкали груженные углем вагонетки, их мускулы напрягались от усилий. Холмс подошел к одному из них в тот момент, когда вагонетка остановилась.
– Добрый день. Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой друг доктор Ватсон. Мы ведем расследование смерти маленькой Мэри Кинсли.
У докера от удивления округлились глаза.
– Все, что мы знали, мы уже сообщили полиции. А больше нам ничего не известно.
– Я просто хотел уточнить некоторые детали. Как вы считаете, девочка могла одна привести вагонетку в движение?
– Конечно, нет. Нам вдвоем-то трудно это сделать.
– Колесо вагонетки могло отсечь ей обе руки?
– А это да, могло. И не только руки.
Докер кивнул на своего напарника, левая рука которого была отрезана по локоть.
– Спросите у Самми, что он об этом думает. Однажды он поскользнулся и упал на рельсы. Неудивительно, со всей этой грязью. А остановить вагонетку невозможно, она ведь загружена под завязку. Самми у нас вовсе не неженка, но, говоря по правде, он тогда порядком струхнул. Хорошо еще, что это была не правая рука, а то пришлось бы ему стоять на паперти.
– Вы не заметили ничего необычного вчера ближе к вечеру?
– Нет, здесь после пяти уже никого нет.
Вдруг человек оживился, будто вспомнив что-то:
– Кстати о нищих, здесь иногда бывает старина Джек.
– Старина Джек?
– Это бедняк-попрошайка, пьяница, он спит там, под мостом.
Докер указал рукой на мрачный изгиб моста.
Холмс спросил:
– Вы рассказали о нем полиции?
Докер ударил себя ладонью в лоб.
– Нет. Я и не подумал об этом. Надо сказать, что он более скрытен, чем сама смерть. Его почти никогда не видать.
Холмс поблагодарил докера, и мы направились к убежищу Джека и вскоре оказались в грязной яме, источавшей тошнотворный запах.
Мой друг зажег спичку, и на гнилом соломенном тюфяке мы увидели человека, закутанного в вонючие лохмотья. Косматая борода закрывала пол-лица. Его окружал целый забор из пустых бутылок. Нам пришлось затаить дыхание, таким невыносимым был запах в этой берлоге.
Холмс топнул ногой.
– Эй! Проснитесь! Вы – Джек-попрошайка?
Человек поднялся с невероятной медлительностью, уперся на локоть и заслонил глаза рукой, будто ослепленный светом нашей свечи.
– Что вам от меня нужно?
– Вы что-нибудь видели или слышали здесь прошлым вечером?
– Ну, это зависит от вашей щедрости, господин.
Холмс протянул ему полкроны кончиками пальцев. Нищий живо схватил монету и сжал ее в кулаке, как редчайшую ценность.
– Вы ведь не впутаете меня в это дело?
– Нет, если только вы расскажете нам все, что вам известно, – заверил его Холмс.
Джек-Попрошайка помедлил еще мгновение, не решаясь начать рассказ.
– Ну ладно, я возвращался сюда, в мое жилище, когда какой-то господин, немного плешивый и толстый, как тюлень, прошел совсем рядом со мной. Он сильно прихрамывал на правую ногу, одет был хорошо, а за руку он тянул девчонку.
– Этот господин не заметил вас?
– Не, за вагонеткой меня не было видно. Да и в этом тумане, который хоть ножом режь, ничего не видать.
– А что произошло дальше?
– Вдруг, ни с того ни с сего, он ударил девчонку кулаком. Бедное дитя, оглушенное, упало к его ногам. Я подумал, что ребенок, должно быть, сделал страшную пакость, раз его наказывают таким образом. Да и то это дурной тон.
Джек-Попрошайка сонно покачал головой, готовый в любой момент провалиться в глубокий сон. От него пахло дешевым алкоголем, и его речь становилась все более путаной.
– А затем? – спросил мой друг.
– Мне не очень хорошо было видно с того места, где я находился. Туман стал вовсе непроницаемым, я съежился за своей вагонеткой. Я боялся, что он заметит и схватит меня. Казалось, будто господин что-то отрезал. Девчонка только вздохнула один раз и затихла. Потом я услышал плеск, как будто в воду бросили большой камень.
– И вы ничего не сделали?
– Конечно, сделал. Я немедленно укрылся в моем домике и опустошил полбутылки джина, чтобы успокоить нервы.
– Вы не заявили в полицию?
– Нет. У меня с ними не слишком хорошие отношения. Я стараюсь скорее избегать их. Короче, я предпочитаю прятаться в своей дыре, и чем меньше меня помнят, тем лучше. Пусть занимаются своими проблемами, а меня не трогают.
Нищий внезапно повалился на бок и захрапел.
Выйдя на набережную, мы с невыразимой радостью вдохнули свежий воздух. Дневной свет становился все слабее. Похолодало, моросил ледяной дождь. Холмс ускорил шаг. Я следовал за ним, не задавая вопросов. Было очевидно, что ему не терпится встретиться с Джоном Кинсли, отцом убитой девочки.
Мы постучали в дверь дома 21 на набережной Вестинг. Это был небольшой дом, скромный, но в хорошем состоянии. Через несколько секунд дверь отворилась. Мы с Холмсом остолбенели. Мужчина, открывший нам дверь, во всем соответствовал описанию, данному Джеком-Попрошайкой.
Сильно припадая на правую ногу, он, не задавая вопросов, проводил нас в дом, а затем тяжело опустился на стул; его взгляд ничего не выражал.
– Вы – Джон Кинсли? – сразу спросил Холмс.
– Да.
– Вы убили свою дочь Мэри?
Мужчина не поднимал головы.
– Она была единственным смыслом моей жизни. Без нее я ничто.
Из его глаз, покрасневших от горя, хлынули слезы. Каждое его слово было пронизано болью, болью невыносимой, поднимающейся из самых глубин его существа.