Загадочный Фулканелли сказал как-то своему ученику Конселье (если, конечно, такой разговор состоялся): «Страх – фундаментальная категория бытия… Потерявший внутренний камертон, резонирующий с мировым Ужасом, обречен погибнуть». Он знал, что говорил. Напомним читателю, что он был (если, конечно, был) одним из немногих алхимиков нового времени, которому открылся философский камень.
Людей всегда интересовала природа страха. Что это – спасительная реакция организма на агрессию окружающей среды, обеспечивающая выживание, или, напротив, иссушающая нас константа мироздания? Иными словами, полезен или опасен страх, друг он или худший враг? Похоже, что воины и поэты всех времен склонялись к последнему. Так же, как и экстремалы. Речь может идти о контролируемом страхе, о познании его границ, за которые не стоит выходить. И остается еще один интересный вопрос – страх существует внутри нас, он наш продукт, как это, скорее всего, произошло с героиней представленной ниже повести, или все же нет? Ведь говорят, что страх заразен, о креатурах инферно, порождениях тьмы, которые питаются нашим страхом. Значит он как минимум объективирован. Эманации, категории миропорядка или галлюцинации – читателю предстоит самому ответить на этот вопрос. На мой взгляд, главное другое – процесс ответа может здорово развлечь. Об этом знали писатели и кинематографисты всех времен от Гомера, Эдгара По до Стивена Кинга, от Хичкока, Ромеро до наших Гоголя и Михаила Афанасьевича Булгакова. Развлечь настолько, что у вас затрясутся поджилки, оживут тени, таящиеся в углах, и ни за что не захочется выключить свет на ночь. Кое-какую лепту в это изучающее развлечение внес, надеюсь, и ваш покорный слуга.
«Страх» – это моя первая повесть, написанная в жанре «хоррор», моя собственная версия классической темы «дома с приведением». Скажу лишь пару слов. Я действительно жил в такой квартире. Не на рубеже 30–40-х, где начинается сюжет (как, увы, до сих пор и все у нас), а пятьюдесятью годами позже. Ликантропия – это действительно широко распространенная в Средневековье болезнь, когда пациенту кажется, что он превращается в волка. Продукт ли это галлюцинаций героини, ее медленное сползание в безумие или нечто совсем другое – решать как раз-таки читателю. Мне, кажется, удалось оставить свой достаточно ясный ответ. Может, любопытному читателю стоит посмотреть символику лимона, а, может, и нет. Напоследок скажу только одно: повесть действительно по-настоящему страшная.
«Последний варяг». Проблема оборотня в изначальной Руси. Этот небольшой и, надеюсь, емкий роман я написал по просьбе одного кинорежиссера, и очень возможно, что еще до конца времен мы увидим полнометражный фильм. Племя волков, племя волхвов и племя людей, двор византийского базилевса, тени, ползущие по древлянским лесам, – все это может развлечь читателя. Моих же любимых образа два: хазарская принцесса Атех, путешествующая по снам и извлекающая оттуда предметы, и Вещий Олег, великий воин и поэт из рода морских королей. Они были прекрасные и обреченные, как сказал, правда, по другому поводу американский писатель Фицджеральд. Но мне кажется, что мы многое потеряли с уходом этой солнечной эпохи.
«Dead man». Не так страшен, как следует из названия, если не брать, конечно, в расчет экзистенциальный ужас бытия и небытия. Рассказ обязан своим появлением творчеству аргентинца Хорхе Луиса Борхеса и американца (или венгра) Джима Джармуша. Первый был писателем, второй – кинорежиссер. Правда, насколько мне известно, ни один из них не писал и не снимал о Стеньке Разине, поэтому третьим духовным родителем можно назвать великую русскую песню. Получилось нечто интересное: как будто милую, с малых лет известную историю, например о Золушке, взялся рассказать некто в горячечном бреду. Так же, как и в «Страхе», в «Dead Man» скрыт вопрос достоверности, как говорили в детстве, «скрытый секретик», который читателю стоит отыскать самому.
С этим рассказом связана одна моя бесконечная гордость: Евгений Всеволодович Головин, философ, писатель и алхимик, нарратор морей Диониса, музыкант, старший товарищ и духовный наставник моего друга Александра Ф. Скляра, высоко отозвался об этом тексте, назвав его лучшим произведением на русском языке, прочитанном им за последние пятнадцать лет. Наверное, широкому кругу читателей это имя мало знакомо, но тому, кто ищет, всегда откроется.
«Мальчик Клюев, Гагарин и другие». Ну что тут сказать: космос стоит полета, а Гагарин – космоса. Я лично знал одного из персонажей рассказа, Миху Че Гевару. Возможно, что его уже выпустили из психушки, хотя таким, как он, лучше находиться там до конца времен.
«Лодка» – это вообще мой первый рассказ. Его удостоил своей похвалы Юрий Маркович Нагибин, написав предисловие к моему первому сборнику рассказов и повестей. Как это, «старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Вот так, в коротком предисловии я уже похвастался два раза. Только этого мало. Надо еще больше, и лишь природная скромность не позволяет мне делать это чаще. А «Лодка» – в ней тоже нет прямого хоррора. Скорее опять страх ребенка, взрослеющего человека, открывшего для себя мир взрослых, куда так не терпелось побыстрее войти. В традиционных обществах – они еще завалялись кое-где, их еще называют дикими и благосклонно относятся как к малым детям, – эта проблема снималась серьезной работой, заканчивающейся обрядом инициации. В современных остается травма. Этот страх потом почти проходит, что и случилось с героем. Остается лишь чуть смутное, щемящее ощущение, что что-то не так, но как, ты не знаешь. С другой стороны, маменькиным сынкам не место среди летчиков и моряков. Мир может быть жестоким и несправедливым, полным ужаса. Мир может быть легким и беззаботным. Вопрос в том, что ты выбираешь. И где-то между этими полюсами находится точка, снимающая обе эти иллюзии. Точка, в которой ты по-прежнему – и всегда – свободен, счастлив и дик.
Р. Канушкин
Август, 2011
Увертюра
Кто назначил тебя нашим пастырем,
страх?!
Где тот мерзавец, научивший терпению?
Если это дары, то что делают
с подобными дарами?
Это горел огонь и рокотало море
и так пахло ее тело.
Верните мне юность моей возлюбленной.
Я не хочу более терпеть.
Не кромсайте нежность ее тела
и не называйте эту дрянь морщинами.
Тогда я, может быть, снова заговорю
нормальным языком.
Нас обобрали, все отняли и забросали
грязью с дороги.
А теперь возвращают прокуренное
чудовище с отвисшей грудью и
усталым задом.
И не кивайте головами – мол,
надо понимать – это время.
Я плевал на вашу мудрость.