плавно покачивались камыши
над зарослями стрелолиста.
Огнем горели ее волоса,
и вдруг из-за излуки
услышала дева не то голоса,
не то музыки нежные звуки.
Тихое пенье лилось по реке,
будто бы тронули струны
или же колокол бил вдалеке
чисто, звонко и юно.
Гордый корабль приплыл; снаряжен
был он, как перед походом;
за лебедями безмолвными он
плыл по светлеющим водам.
Там златовласые, в серых плащах
эльфы на веслах сидели;
трое в коронах, с арфой в руках,
песню протяжную пели.
Так и стояли и пели они,
веслам гребцов согласно:
«Как хороши незакатные дни!
Как та страна прекрасна!
Долго там не пожухнут листы,
пастбища не побуреют,
и лепестков не уронят цветы,
и нивы не пожелтеют».
«Да где вы найдете такую красу,
вслед лебедям уплывая?
В чертоге ль заветном, что спрятан в лесу,
бесследном от края до края?
Может быть, лебеди вас за собой
уводят на север, где в скалы
неистово пенный стучится прибой
и чайки кричат одичало?»
«Нет, не к скалам и не в леса,
но в Серую Гавань, где вскоре
поднимем в последний раз паруса
и уйдем на Запад, за Море.
Уйдем налегке мы в далекий поход,
в старинные вотчины наши —
давно нас Древо Белое ждет
и Звезда, которой нет краше.
Прощай, Средьземелье! Пора нам, пора!
Прощайте, смертные пашни!
Мы слышим — колокол бьет с утра
на дальней эльфийской башне!
Солнце тускнеет, не радуя глаз,
листву деревья уронят —
из вотчин далеких кличут нас,
в последнее плаванье гонят».
На воду тихо весла легли,
не слышно боле напева.
«О Фириэль, о Дева Земли!
Послушай, прекрасная дева!
Последнее место осталось у нас —
тебя мы возьмем с собою!
Подумай — ибо недолог твой час,
и здесь не будет покою!»
Сделала дева один только шаг,
видя корабль на стремнине;
только второго не сделать никак —
ноги увязли в глине.
Так — не в реке и не на берегу
стоя, сказала она:
«Уйти отсюда я не могу —
ибо Землей рождена!»
В траве не горели росы огоньки,
бесследно рассеялась дрема,
когда воротилась дева с реки
под крышу темного дома.
Волосы в косу она заплела,
в белый лен облачилась,
спустилась вниз, и взялась за дела,
и до заката трудилась.
За годом год года текут,
как Семи Рек разливы,
солнце светит, облака бегут,
шумят камыши и ивы...
С тех пор на лоне смертных вод
тех кораблей не видали,
и никого теперь не зовет
песня в дальние дали.
День окончен, свет погас,
ждут в стране далекой нас.
До свиданья! Слышу зов.
В плаванье корабль готов.
Ветер свеж, волна бежит,
путь мой к западу лежит.
Море серое зовет,
колокол далекий бьет.
До свиданья! Дали ждут,
ветер в спину, парус вздут,
тени длинные лежат,
тучей горизонт прижат.
Солнца тонет голова —
там за нею острова,
где, катая жемчуга,
волны лижут берега.
Поведет меня туда
Одинокая звезда.
В гавань светлую войдем,
где найдем последний дом.
До свиданья! Ждет простор
вечных пажитей и гор.
О корабль, на Запад мчи!
Блещут звездные лучи!
Дракон на вишню сел в саду,
что пышно зацветала, —
зеленый в белом он лежал,
и солнце припекало.
Явился он из Синих Гор,
где родина драконам,
где лунный луч бьет в чистый ключ,
сбегающий по склонам.
«А вы с утра ходили в сад —
мне, Хиггинс, интересно?
Ведь там у вас дракон сидит!»
«Дракон? Простите, честно?!!!»
И мистер Хиггинс взял кишку,
что служит для полива, —
полил дракона от души,
а тот сказал счастливо:
«Как хорошо! Прохладно как!
Сей ключ подобен чуду!
Теперь до сумерек я петь
драконью песню буду!
Пускай послушают меня
сосед ваш и соседка:
мисс Биггинс и папаша Блин.
Ведь я пою так редко!»
Был сразу вызван дядя Джордж
с командою пожарной.
Дракон расстроился вконец
от выходки коварной:
«Я вижу, шлемы их горят,
под стать старинным латам —
так рыцари являлись к нам
за нашим древним златом».
Лишь Джордж на лестницу залез,
дракон сказал: «Куда вы?
Зачем вся эта суета!
Уйдите, вы не правы!
Иначе растопчу я сад
и звонницу разрушу,
а после съем — и вас, и вас! —
и тем утешу душу».
«Открыть брандспойт!» — промолвил Джордж
и отскочил налево.
Глаза дракона налились,
затрясся он от гнева
и задымил, забил хвостом
от фразы нехорошей —
вишневый цвет на землю лег
чистейшею порошей.
Багром дракона тык да тык! —
туда, где было больно!
Тот взвился ввысь и зарычал:
«Терпел я вас довольно!»
И город выжег он дотла,
и над заливом Бимбла
горело зарево три дня
от Бумпуса до Тримбла.
Костляв был Хиггинс, нежен Блин
(оправдывая имя!) —
дракон поел, потом сказал:
«Ну вот и кончил с ними!»