Но все это началось, как я уже сказал, задолго до XIX столетия, и подобные эльфы и феи давным-давно стали невыносимо скучны — как раз из-за того, что пытаются развеселить, да не умеют. Если «Нимфидию» рассматривать как волшебную сказку (то есть «рассказ о феях»), то она — одна из худших сказок всех времен. Судите сами. Во дворце Оберона стены — из паучьих лапок,
А окна там — из глаз зверей,
А свод — из крыл нетопырей.
Рыцарь Пигвигген разъезжает на резвой уховертке. Своей возлюбленной, королеве Маб, он посылает браслет из муравьиных глазков, а свидание назначает в венчике первоцвета. Но на этом миленьком фоне разворачивается скучнейший рассказ об интригах и хитрых сводниках. Доблестный рыцарь и разъяренный муж садятся в лужу, и гнев их гаснет после того, как они испили летейских вод. Лучше бы Лета поглотила всю эту историю. Пусть Оберон, Маб и Пигвигген — эльфы и феи маленького роста, а Артур, Джиневра и Ланселот — нет; все равно рассказ о борьбе добра и зла при дворе короля Артура — волшебная сказка в куда большей степени, чем эта история насчет Оберона.
«Фея» как существительное, более или менее эквивалентное по значению слову «эльф»,— слово сравнительно недавнего происхождения. Его почти не использовали до эпохи Тюдоров. Весьма важно первое его употребление (единственное до 1450 года), зафиксированное Оксфордским словарем. Это строчка из поэмы Дж. Гауэра «Confessio Amantis» (1390—1393): «as he were a faierie» — «словно он был феей». Но Гауэр этого не писал. У него сказано: «as he were of faierie» — «словно он был из Феерии». Поэт описывает молодого повесу, который стремится околдовать сердца девушек в церкви:
На хитрой прическе вокруг головы
Гирлянда из свежей зеленой листвы,
Недавно листва шелестела в лесу —
Теперь оттеняет повесы красу.
А он, не стараясь себя побороть,
Глядит с вожделеньем на женскую плоть,
Глазами стреляет и зорко, и живо,
Как ястреб, с небес углядевший поживу,
И так перед вами красуется он,
Как будто в Феерии был он рожден.
Перед вами смертный юноша из плоти и крови. Но по его описанию гораздо яснее представляешь себе обитателей Страны Эльфов, чем по определению слова «фея», под которое он ошибочно помещен. Ибо разобраться в природе истинных жителей Феерии нелегко: они не всегда появляются в собственном облике и могут придавать своему виду возвышенность и красоту, о которых мы лишь мечтаем. Какая-то часть их волшебства, применяемого на пользу или во вред человеку, состоит в умении играть на стремлениях его тела и сердца. Королева Страны Эльфов, которая быстрее ветра унесла Томаса Стихотворца на своем молочно-белом скакуне, явилась его взору у Эльдонского Древа в облике смертной женщины, хотя и неотразимо прекрасной. Так что Спенсер не погрешил против истины, именуя рыцарей своей Феерии эльфами. Таким рыцарям, как сэр Гайон, это имя больше пристало, чем Пигвиггену, вооруженному жалом шершня.
А теперь, хотя я лишь затронул (причем далеко не в должной полноте) вопрос о «феях» и «эльфах», необходимо вернуться к началу рассуждения, так как я отклонился от своей темы — волшебных сказок. Я упомянул, что определение «рассказы о феях» — слишком узкое. Оно остается таковым, даже если отбросить «очень маленький рост», потому что нормальные английские волшебные сказки — рассказы не о феях и эльфах, а о Феерии — стране или государстве, где живут феи. А в Феерии, помимо фей и эльфов, а также помимо гномов, ведьм, троллей, великанов и драконов, чего только нет: там есть моря, солнце, луна, небо; там есть земля и все, что бывает на земле: деревья и птицы, вода и камень, вино и хлеб, да и мы сами, смертные люди, когда мы зачарованы.
Рассказы, действительно в первую очередь касающиеся «фей» (то есть существ, которых на современном английском языке можно называть и «эльфами»), сравнительно редки и, как правило, малоинтересны. Гораздо чаще хорошие сказки повествуют о приключениях человека в Царстве Опасностей или у его туманных границ. Это и естественно, ибо если эльфы действительно существуют независимо от наших рассказов о них, то безусловно верно следующее: главная забота эльфов — не люди, главная забота людей — не эльфы. У нас с ними разные судьбы, и наши пути редко сходятся. Даже на границах Феерии мы встречаем их только случайно [43] .
Таким образом, определение волшебной сказки — что она есть, или чем должна быть — зависит не от определения или исторического анализа понятий «эльф» и «фея», а от природы Феерии — от самого Царства Опасностей, от воздуха этой страны. Я не стану пытаться ни определить Феерию, ни даже прямо ее описать. Это невозможно, Феерию не поймаешь в сеть, сплетенную из слов, ибо одно из ее качеств — будучи доступной восприятию, быть недоступной описанию. Она состоит из многих элементов, но их анализ вряд ли откроет тайну целого. И все же надеюсь, что сказанное позднее по другим вопросам даст представление о том, какою мне видится Феерия. Пока же скажу лишь одно. Волшебная сказка — это такая история, которая касается Феерии или использует ее, какой бы ни была сама история: сатирической, приключенческой, морализаторской или фантастической.
Само же слово «Феерия» точнее всего может быть объяснено как «Волшебство» — но это волшебство особого рода и направленности, находящееся на противоположном полюсе от вульгарных приемов трудолюбивого, научно настроенного волшебника. Есть одно условие: если сказка сатирическая, над одним только нельзя насмехаться — над самим волшебством. Его следует принимать всерьез, не смеяться над ним, не пытаться его рационально объяснить. Достойный восхищения пример такой серьезности — средневековый роман «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь».
Но даже если мы постараемся остаться в рамках этих смутных, неопределенных ограничений, станет ясно, что многие, включая специалистов, употребляют термин «волшебная сказка» весьма непродуманно. Беглого знакомства с недавно выпущенными «сборниками сказок» достаточно, чтобы убедиться: рассказы о феях, о волшебных существах (где бы они ни находились) и даже о гномах и гоблинах составляют лишь малую часть их содержания. Как мы уже видели, этого следовало ожидать. Но в сборниках мы находим также множество историй, которые не только не используют Феерию, но даже и не касаются ее. Им в подобных книгах вообще не место.
Назову несколько образцов, которые я бы из сборников выкинул. Это поможет определить, что не является волшебной сказкой. Кроме того, примеры подведут нас ко второму вопросу: каково происхождение сказки?
Количество сказочных сборников сейчас очень велико. Среди опубликованных в Англии, пожалуй, ни один не может соперничать по широте охвата, популярности и прочим достоинствам с двенадцатью разноцветными книжками, за которые мы должны благодарить Эндрю Лэнга и его жену. Первая из них («Синяя книга сказок») вышла больше семидесяти лет назад, но до сих пор переиздается. Большинство входящих в нее историй более или менее выдерживают испытание. Анализировать их я не стану, хотя такой анализ мог бы представлять интерес. Замечу только, что среди рассказов, включенных в этот сборник, нет ни одного, который повествовал бы собственно о «феях», и очень немногие вообще о них упоминают. Большая часть историй заимствована из французских источников. Для того времени это был во многих отношениях правильный выбор. Возможно, так следует поступать и сейчас, хотя я с детства не люблю французских сказок. Во всяком случае, Шарль Перро, чьи «Сказки матушки Гусыни» (Contes de ma mère l'Oye) были переложены на английский еще в XVIII веке, и широко известные отрывки из огромных запасов «Комнаты фей» (Cabinet des Fees) оказали на моих соотечественников такое влияние, что и сегодня, если попросить кого-нибудь назвать типичную волшебную сказку, он, скорее всего, ответит французским примером, вспомнив «Золушку», «Кота в сапогах» или «Красную шапочку». Кое-кому, возможно, прежде всего придут в голову сказки братьев Гримм.