— Чего? Что ты сказала? Ты что, сука, сказала?
Даниель попытался сгладить эффект от слов Элин:
— Она спросила…
— Заткнись! — выкрикнула Туула.
Стало тихо. Туула сжала губы и оторвала заусенец.
— Ты взяла сумку Викки, — повторила Элин.
— Всё вы врете, — тихо сказала Туула и опустила глаза.
Она сидела смирно, лицо было печальным; ее всю трясло. Элин наклонилась к ней, чтобы погладить по щеке:
— Я не хотела…
Туула вцепилась Элин в волосы, схватила со стола вилку и попыталась ткнуть Элин в лицо, но Даниель успел перехватить ее руку. Он крепко держал девочку, а та вырывалась, брыкалась и вопила:
— Бл. ская сука, я тебе глаз выколю…
Туула хрипло зарыдала, Даниель крепко обнял ее. Он сидел, держа ее на коленях, и через некоторое время девочка обмякла. Элин отошла, ощупывая ноющую кожу на голове.
— Ты просто взяла эту сумку на время, я знаю, — подсказал Даниель.
— Все равно там было какое-то барахло. Надо было все сжечь.
— А там не было ничего, что хотело остаться у тебя? — спросил Даниель.
— Только брелок с цветком. — Девочка взглянула ему в глаза.
— Очень интересно. Можно посмотреть?
— Его сторожит тигр.
— Да ну!
— Можешь приколотить меня к стене, — пробормотала Туула.
— А больше ничего не хотело у тебя остаться?
— Надо было поджечь Викки, пока мы были в лесу…
Пока Туула с Даниелем разговаривали на веранде, Элин, пройдя через общую комнату, вышла в холодный коридор. Там было темно и пусто. Элин приблизилась к двери Туулы, оглянулась, удостоверилась, что Даниель все еще с Туулой, и вошла в комнатушку.
С колотящимся сердцем Элин стояла в комнате с единственным окном, располагавшимся прямо под низкой крышей, крытой округлой черепицей. Настольная лампа валялась на полу, и слабый свет шел снизу.
На белой стене висел вышитый коврик с текстом «Друзья — лучшее, что у нас есть».
Элин вспомнила, как Туула облизывала сухие губы, как дрожало тельце девочки и как она потом пыталась ткнуть ее, Элин, вилкой в лицо.
В застоявшемся воздухе разливался странный сладко-затхлый запах.
Наверное, Даниель понял, что она, Элин, отправилась сюда, и устроит так, чтобы Туула пока не возвращалась, постарается задержать девочку на веранде.
На узкой кровати без одеял и матраса стояла небольшая красная дорожная сумка — прямо на досках кровати. Элин осторожно подошла и открыла сумку. Когда Элин нагнулась, ее тень упала на потолок. В сумке оказались фотоальбом, несколько помятых кофточек, флакон туалетной воды с диснеевскими принцессами и пакетик конфет.
Элин застегнула сумку, оглядела комнату и заметила, что косой комод отодвинут от стены примерно на полметра. За ним лежали постельное белье, подушки и простыня. Туула спала не на кровати, а на полу у стены.
Элин осторожно двинулась по комнате, остановилась, когда скрипнула половица, и постояла, прислушиваясь, а потом принялась вытаскивать ящики комода, но в них были только глаженые простыни и лавандовые саше. Элин подняла простыню, но под ней ничего не оказалось, осторожно задвинула нижний ящик — и тут услышала шаги в коридоре. Она замерла, пытаясь дышать беззвучно; звякнули фарфоровые колокольчики на двери Каролины, и снова стало тихо.
Элин немного подождала и осторожно обошла выдвинутый вперед комод, рассмотрела постельное белье и подушку без наволочки. Она снова ощутила странный запах, отодвинула одеяло и сорвала серый плед. Когда она подняла матрас, в нос ударил отвратительный запах гнили. На полу, на газете лежали заплесневелый хлеб, куриные кости, побуревшие яблоки, сосиски и жареная картошка.
Туула пробормотала, что устала, вывернулась из рук Даниеля, подошла к большому окну и лизнула стекло.
— Викки говорила при тебе что-нибудь? — спросил Даниель.
— Например?
— Ну, что у нее есть где спрятаться или места, которые…
— Нет, — ответила девочка и повернулась к нему спиной.
— Но ты обычно слушаешь, о чем говорят девочки постарше.
— Ты тоже.
— Знаю, но мне сейчас трудно вспоминать. Это называется посттравматический стресс, — объяснил он.
— Это опасно?
Он покачал головой, но улыбнуться не смог.
— Я хожу к психологу и принимаю лекарство.
— Не печалься. — Туула склонила голову на плечо. — На самом деле это хорошо, что Миранду и Элисабет убили… потому что людей слишком много.
— Но я любил Элисабет, она так нужна мне…
Туула стукнулась затылком об окно так, что зазвенело стекло и вздрогнула рама. Косая трещина разделила стекло надвое.
— Пойду лучше к себе, спрячусь за комодом, — пробурчала Туула.
— Подожди, — попросил Даниель.
Элин стояла в комнате Туулы на коленях перед раскрашенным от руки дорожным «американским» сундуком, пристроенным у изножья кровати. На крышке буквами с завитками значилось: «Фриц Густавссон, 1861 год, Хармонгер». В начале двадцатого века более четверти населения Швеции эмигрировали в Америку, но Фриц, может статься, никуда не уехал. Элин попробовала поднять крышку, не удержала и сломала ноготь, снова потянула ее вверх, однако сундук оказался заперт.
Что-то зазвенело, словно на веранде разбилось стекло; через секунду Элин услышала, как Туула выкрикивает что-то срывающимся голосом.
Руки Элин покрылись гусиной кожей; она подошла к окну. В нише стояли семь баночек — жестяных и фарфоровых. Элин открыла две. Одна оказалась пустой, во второй лежали тесемки.
В маленьком окошке виднелся темно-красный угол дома. В темноте невозможно было разглядеть траву на заднем дворе. Земля выглядела просто черной пропастью. Свет, падавший из окна, освещал сортир и заросли крапивы.
Элин открыла фарфоровую баночку; в ней оказалось несколько старинных медных монет. Элин поставила банку на место и взяла жестяную, с пестрым арлекином. Она высыпала содержимое на ладонь и успела заметить несколько гвоздей и дохлого шмеля, как вдруг краем глаза уловила движение за окном. Элин выглянула и ощутила, как быстро застучал пульс в висках. За окном все было спокойно. Жидкий свет из комнаты напротив падал на крапиву. Элин не слышала ничего, кроме своего собственного дыхания. Вдруг свет загородила чья-то фигура; Элин уронила банку и отскочила от окна.
Окошко было темным, и Элин сообразила, что кто-нибудь в эту минуту мог наблюдать за ней с улицы.