Тимоти помолчал, потом глянув на Робина со странной улыбкой, вновь заговорил. На этот раз в его голосе звучал почти вызов:
– А хотите, сэр, я теперь угадаю, отчего вы тогда ушли, никому ничего не сказав? Это ведь граф Лестер тайно познакомился с вами, когда вы были еще мальчишкой, и нарассказывал вам всякой дряни про сэра Саймона? Что, не так? Я всегда об этом догадывался, только хозяевам не говорил. Но вы любили охотиться, вот на охоте, небось, с этим аспидом и познакомились.
Гуд кивнул. История, которую поведал рыжий Тимоти, не потрясла его. То, что он услышал в этот вечер через кирпичный дымоход, в доме лекаря-магистра, уже и так подсказало ответ на все только что заданные им вопросы. Он был поражен только тем, с какой твердой верой слуга говорил о любви его приемных родителей.
– А ведь я сбежал из дома, поверив, будто они хотят меня отравить! – воскликнул он и, не выдержав, стиснул ладонями виски.
– Это вам Лестер такое напел? – теперь в голосе Тимоти звучало откровенное презрение. – А по правде он Винсент Хедли. Противно звать его графом Лестером, он украл это имя и этот титул!
– Он сказал мне, – прорычал Робин, – будто, коль скоро спустя шестнадцать лет леди Августа родила, наконец, собственного сына, они захотят от меня избавиться. И я поверил… Он мне изо дня в день твердил: «Хорошенько смотри, что тебе подают есть и пить!». В конце концов я не выдержал и ушел.
– А отчего же с сэром Саймоном-то не поговорили?
– Оттого, что был глупее самого тупого осла. Ладно, Тимоти, что теперь говорить об этом, раз их обоих уже нет в живых, и просить прощения я теперь буду у них в другом месте, если только меня в это место пустят… А сейчас ответь мне еще на один вопрос вот этот крест, что на моей шее, он у меня откуда? Второго такого я не встречал.
– Есть такой второй!
Эти слова произнес немного дребезжащий, но достаточно твердый женский голос. В дверях комнаты, держа в руке свечу, стояла женщина в длинной темно-синей котте, подбитой беличьим мехом. Ее совершенно седую голову украшал чепец такой же безукоризненной белизны. Круглое лицо еще сохраняло остатки румянца на покрытых морщинами щеках, а взгляд светлых глаз был ясен и чист, будто у ребенка.
– Мама, что же ты поднялась среди ночи? – с укором воскликнул Тимоти и, подойдя к старухе, нежно взял ее под локоть. – Сядь хотя бы на сундук, что ли. Для чего ты пришла?
– А для того, чтобы рассказать нашему мальчику то, что теперь нельзя скрывать. Ты узнаешь меня, Робин?
– Флориана! – воскликнул он и, вскочив со стула, едва не опрокинув его, подошел и обнял женщину. – Милая моя старая кормилица! Ты жива!
– Как видишь. Я-то была уверена, что когда-нибудь ты вернешься. Тимоти, видишь ли, поклялся сэру Эдвину, что никому не расскажет о тайне твоего рождения и о том, кто твои настоящие родители. Мой сын дал клятву, а вот я никакой клятвы не давала. Поэтому от меня ты все узнаешь – и про твоих отца с матерью, и про крест, что висит у тебя на шее. А я-то думаю: что же так долго живу на свете? Для того, стало быть, и живу, чтобы тебе рассказать все и про всех. Послушай, сын, принеси-ка нам по стаканчику старого винца, которым мы с тобой поминали нашего доброго хозяина. А ты, Робин, садись. Садись и слушай.
– Как звенят колокольцы в поле!
Хорошо им расти на воле.
Резво речка по полю мчится,
Чтоб скорей дать цветам напиться.
Пташки в роще громко щебечут,
Хорошо им, коль солнце светит!
Чу! Вот рог протрубил протяжно,
Это скачет рыцарь отважный,
Не в сражение, не на битву,
Скачет к мессе он, на молитву.
Помолись за нас, храбрый рыцарь,
Чтоб и нам, как цветам, напиться,
Чтоб, как пташки, мы сыты были,
Чтобы войны нас не губили!
Знаю я: ты силен и отважен,
Будь опорою нам и стражей!
Будь в надежде и вере твердыней,
Чтоб без страха нам жить отныне.
Нежный голосок, выводивший немудреную песенку, звенел то совсем близко, то удалялся. Изабель ходила из конца в конец зала и раскидывала по каменному полу охапки сухой травы вперемешку с цветами. И где только она умудрялась сейчас, в конце ноября, находить такие ароматные, не пожухлые, будто специально засушенные цветы? Весь дом, благодаря ее усилиям, был теперь полон этого нежного запаха, который напоминал о лете и обещал, что еще совсем немного, и начнется весна. Хотя, ведь и зима еще не начиналась. Почему, осенью непременно думается, что вот-вот весна?
Маленькая корзинщица жила в доме шерифа Эдвина Веллендера уже месяц. Он привез ее из Скарборо и решил, что не отправит воспитанницей в монастырь – для монастырской жизни она слишком веселая. Там ее начнут поучать, гасить ее неуемный пыл, внушать спокойные и благочестивые мысли. Наверное, для нее так было бы лучше – женщине всегда лучше стать спокойной и мудрой. Но это еще успеется, а пока ей пятнадцатый год, и пускай ее будет такая, как есть. Отдать в городе кому-то в услужение? Так ведь надо еще найти, кому. А попадется какой-нибудь почтенный купец, у которого жена давно проходит в двери только боком, и вдруг – молоденькая служаночка… Сбежит, конечно. И ему же, шерифу, донесут о ее бегстве, сочинив, что обворовала. Уже было такое пару раз. Нет, не стоит. Но, в конце концов, почему бы ей покуда не пожить в его доме? Здесь же живет и Фредерик, который от нее без ума. Правда, она этого словно бы и не видит, ну так, привыкнет ведь!
Когда сэр Эдвин предложил девочке стать его служанкой, та даже взвизгнула от восторга, именно об этом она и просила тогда, во время ночлега в придорожной деревне. Однако, как-то само собой получилось, что Изабель не служила у шерифа, а просто жила в его доме. По крайней мере, в первые дни. Все, что ей удавалось делать, она делала – через день меняла везде эту замечательную ароматную траву с цветами, стирала пыль там, где ее находила, но все остальное оказалось уже распределено: готовила, стирала и мыла добродушная пожилая служанка Роза, за лошадьми следил конюх Том, приносил дрова и воду, топил, чистил хозяйскую одежу молчаливый слуга Мервин. Все они очень ласково приняли незнакомую деревенскую девчушку, но каждый заявил, что своей работы не отдаст. Впрочем, и сам сэр Эдвин намекнул слугам: не перекладывайте своих дел на ребенка – тяжелой работы ей хватало в деревне, пускай немного отдохнет.
Замок шерифа, в отличие от большинства замков знати, стоял не за городскими стенами, а внутри города. Он представлял собою высокое каменное здание, подобие отдельно стоящей мощной башни, как полагается, обнесенной рвом, узким, но глубоким. Вода в него поступала из реки: Лин [52] протекал вблизи замка, был в этом месте глубок и полноводен, поэтому вода во рву весь год не застаивалась, оставаясь чистой. Внутри замка находился внутренний двор, почти весь занятый огромной конюшней – здесь постоянно держали не менее сорока лошадей, для всей дружины. Конюху работы хватало, хотя выгуливать лошадей и тренировать их полагалось самим дружинникам, что они и делали с превеликой охотой: каждый день человек десять отправлялись за пределы города с десятком коней, чтобы гонять их по кругу, обучать галопу и преодолению препятствий, учить стойкам. Одновременно сами воины тренировались в конном и пешем бою, в стрельбе из арбалета, чего они бы, конечно, не делали (сколько можно учиться?), но шериф часто и очень строго их проверял.