– Вы не знаете, кто это? Какого цвета волосы у этой женщины – светлые, темные, седые?
– Не могу сказать. На ней был ночной чепчик, и потом, я видела только ее затылок.
– А какая у нее фигура?
– Довольно высокая и стройная, насколько я могу судить. Кимоно расшито драконами.
– Совершенно верно.
Минуту Пуаро хранил молчание. Потом забормотал себе под нос:
– Не понимаю. Ничего не понимаю. Одно с другим никак не вяжется. – Поднял глаза и сказал: – Не смею вас больше задерживать, мадемуазель.
– Вот как? – Она была явно удивлена, однако поспешила встать, но в дверях заколебалась и вернулась обратно. – Эта шведка – как ее, мисс Ольсон? – очень встревожена. Она говорит, что вы ей сказали, будто она последней видела этого господина в живых. Она, вероятно, думает, что вы ее подозреваете. Можно, я скажу ей, что она напрасно беспокоится? Эта мисс Ольсон безобиднейшее существо – она и мухи не обидит. – И по губам мисс Дебенхэм скользнула улыбка.
– Когда мисс Ольсон отправилась за аспирином к миссис Хаббард?
– В половине одиннадцатого.
– Сколько времени она отсутствовала?
– Минут пять.
– Она выходила из купе ночью?
– Нет.
Пуаро повернулся к доктору:
– Рэтчетта могли убить так рано?
Доктор покачал головой.
– Ну что ж, я полагаю, вы можете успокоить вашу приятельницу, мадемуазель.
– Благодарю вас. – Она неожиданно улыбнулась на редкость располагающей к себе улыбкой. – Знаете, эта шведка очень похожа на овцу. Чуть что – сразу теряет голову и жалобно блеет. – Мисс Дебенхэм повернулась и вышла из вагона.
Мсье Бук с любопытством взглянул на своего друга:
– Я не совсем вас понимаю, старина. Чего вы добиваетесь?
– Я искал трещину, мой друг.
– Трещину?
– Ну да, трещину в броне самообладания, в которую закована эта молодая дама. Мне захотелось поколебать ее хладнокровие. Удалось ли это? Не знаю. Но одно я знаю точно: она не ожидала, что я применю такой метод.
– Вы ее подозреваете, – сказал мсье Бук задумчиво. – Но почему? По-моему, эта прелестная молодая особа никак не может быть замешана в подобном преступлении.
– Вполне с вами согласен, – сказал доктор Константин. – Она очень хладнокровна. По-моему, она не стала бы кидаться на обидчика с ножом, а просто подала бы на него в суд.
Пуаро вздохнул:
– У вас обоих навязчивая идея, будто это непредумышленное, непреднамеренное убийство, и вам надо поскорее от нее избавиться. Что же касается моих подозрений относительно мисс Дебенхэм, на то есть две причины. Первая – случайно подслушанный мной разговор, о нем я пока еще вам не рассказывал. – И он передал любопытный разговор, подслушанный им по пути из Алеппо.
– Очень любопытно, – сказал мсье Бук, когда Пуаро замолчал. – Но его еще требуется истолковать. Если он означает именно то, что вы подозреваете, тогда и она, и этот чопорный англичанин замешаны в убийстве.
– Но это, – сказал Пуаро, – никак не подтверждается фактами. Понимаете, если бы они оба участвовали в убийстве, что бы из этого следовало? Что они постараются обеспечить друг другу алиби. Не правда ли? Однако этого не происходит. Алиби мисс Дебенхэм подтверждает шведка, которую та до сих пор и в глаза не видела, а алиби полковника – Маккуин, секретарь убитого. Нет, ваше решение слишком простое для такой загадки.
– Вы сказали, что у вас есть еще одна причина ее подозревать, – напомнил ему мсье Бук.
Пуаро улыбнулся:
– Но это опять чистейшая психология. Я спрашиваю себя: могла ли мисс Дебенхэм задумать такое преступление? Я убежден, что в этом деле участвовал человек с холодным и изобретательным умом. А мисс Дебенхэм производит именно такое впечатление.
Мсье Бук покачал головой:
– Думаю, вы все-таки ошибаетесь, мой друг. Не могу себе представить, чтобы эта молодая англичанка пошла на преступление.
– Ну что ж, – сказал Пуаро, взяв оставшийся паспорт, – теперь перейдем к последнему имени в нашем списке: Хильдегарда Шмидт, горничная.
Призванная официантом, она вскоре вошла в ресторан и почтительно остановилась у двери. Пуаро знаком пригласил ее сесть. Она села, сложила руки на коленях и спокойно приготовилась отвечать на вопросы. Она производила впечатление женщины до крайности флегматичной и в высшей степени почтенной, хотя, может быть, и не слишком умной.
С Хильдегардой Шмидт Пуаро вел себя совершенно иначе, чем с Мэри Дебенхэм. Он был сама мягкость и доброта. Ему, видно, очень хотелось, чтобы горничная поскорее освоилась. Попросив ее записать имя, фамилию и адрес, Пуаро незаметно перешел к допросу. Разговор велся по-немецки.
– Мы хотим как можно больше узнать о событиях прошлой ночи, – сказал он. – Нам известно, что вы не можете сообщить ничего о самом преступлении, но вы могли услышать или увидеть что-нибудь такое, чему вы вовсе не придали значения, но что может представлять для нас большую ценность. Вы меня поняли?
Нет, она, видно, ничего не поняла.
– Я ничего не знаю, господин, – ответила она все с тем же выражением туповатого спокойствия на широком добродушном лице.
– Что ж, возьмем, к примеру, хотя бы такой факт: вы помните, что ваша хозяйка послала за вами прошлой ночью?
– Конечно, помню.
– Вы помните, когда это было?
– Нет, господин. Когда проводник пришел за мной, я спала.
– Понимаю. Ничего необычного в том, что за вами послали ночью, не было?
– Нет, господин. Госпоже по ночам часто требуются мои услуги. Она плохо спит.
– Отлично, значит, вам передали, что вас вызывает княгиня, и вы встали. Скажите, вы надели халат?
– Нет, господин. Я оделась как полагается. Я бы ни за что не посмела явиться к госпоже княгине в халате.
– А ведь у вас очень красивый красный халат, правда?
Она удивленно уставилась на Пуаро:
– У меня синий фланелевый халат, господин.
– Вот как. Продолжайте. Я просто пошутил. Значит, вы пошли к княгине. Что вы делали у нее?