– Есть, – кивнула Саша. – А что тут еще делать, в этом Бескудникове? Мы жрем.
Я звала ее с собой. Саша отказывалась – приглашение было и на двоих, а ей не хотелось разлучаться с Никитой. Она так и не полюбила шумные сборища, где каждый мнит себя центром земли и где ты существуешь, только если тебя все знают.
– Ты модельер! Надо, чтобы тебя знали в лицо! – негодовала я.
– Я пока не модельер, – отпиралась Саша.
– Ты либо модельер, либо нет! – покрикивала я. – Это состояние души!
Саша вздыхала.
Она никогда не зависела от легкомысленных удовольствий. В отличие от нас с Настей. Мы могли часами говорить ни о чем, смеяться, наслаждаться общением, сплетничать.
Благодаря Насте мы с ней переехали в квартиру на Трубной – она ее нашла и уговорила меня, даже несмотря на то что квартира была нам не по карману.
– Как только мы переедем, деньги появятся сами по себе! – уверяла Настя.
На Трубной мы жили пять месяцев. Потом Настя вышла замуж, и за последующие одиннадцать лет я видела ее три раза.
Ее знакомый парикмахер решил стать модельером. Он выпустил единственную коллекцию, но дело не в этом, а в том, что он пригласил Настю стать его моделью на показе.
Там ее заметил некий Дмитрий, симпатичный молодой человек в замшевой куртке. Насте Дима показался воплощением всех ее желаний: двадцать девять лет, привлекательный, три красивых автомобиля, загородный дом. Он возил ее на все моря и океаны, одел в лучшие наряды, научил водить машину.
А через пару лет Дима разорился. То ли он что-то украл, то ли фирма прогорела, но вдруг от его богатства не осталось ничего, кроме чемодана с итальянской одеждой.
Такие личности встречаются часто: резкий взлет, большие деньги, бешеная пляска на вершине мира, одно неверное движение – и кубарем путь вниз.
Дом он снимал. Машины продал. Тайно от Насти сбыл ее драгоценности.
Исчез на несколько месяцев, сказав: «Так надо».
Настя к тому времени завела себе подружек из другого круга – таких же, как она, счастливых обладательниц богатых мужей, и одна из них пригласила ее в Париж. Настя стала чем-то вроде ее компаньонки – сопровождала более счастливую подругу в свет и бегала по поручениям.
Ее представили мужчине пятидесяти семи лет, французскому аристократу. Он никогда не был женат, не имел детей.
Аристократ возил ее в свои замки, познакомил с матерью, которая оказалась не хрупкой старушкой в блузе с бантом и костюме Шанель, какой ее представляла себе Настя, а дамой восьмидесяти лет с признаками нескольких успешных подтяжек. Она носила черное, блистала камнями невероятной чистоты, и сын называл ее по имени.
Настя забеременела. Аристократ сказал, что она может делать все, что пожелает, но он никогда не признает свое отцовство. Он купил ей квартиру в Москве.
Потом Настя, у которой уже была годовалая Кира, вышла замуж за немецкого банкира, перебралась за город и родила новому мужу двух мальчиков.
Она выращивала цветы, помыкала домработницей и время от времени звонила старым подругам.
Но тогда мы с Настей порхали, а Саша по уши осела в Бескудникове.
Никита наел щеки.
Наступила унылая зима, когда ты благодарен небесам уже за то, что есть дом, и есть чай, и есть к кому прижаться в постели.
– Ну как семейная жизнь? – спросила я у него с подтекстом.
Никита выглядел растерянным.
– Все нормально, – без уверенности произнес он.
– Боже мой, ну что опять не так?! – воскликнула я.
– Все так, – уныло ответил Никита.
Учиться жить – больно, тяжело и страшно. Лишь годам к тридцати появляется ощущение, будто ты что-то понимаешь в устройстве мира. Откуда-то берутся уверенность, система, обзор.
Вот ты шел по бурелому, ноги увязали в грязи, ветки хлестали по лицу, и вдруг – дорога. Экстаз. Теперь все будет хорошо.
Но тогда, в том далеком году, Никита страдал. Все жертвы страдают. Он отказался от своего образа жизни, от приключений – ради Саши, ради настоящего чувства, но не мог сказать наверняка, что сделал хороший выбор.
Он тосковал.
Жертва должна умереть. В этом весь смысл. И Никита ощущал себя неживым.
Он ненавидел внутренний голос, который твердил: «Ты не должен делать это ради Саши, ты должен сделать это ради Саши».
Никите, как и многим другим, нужен был внешний враг. Поэтому он обвинял Сашу в том, что ради нее он отказывается сам от себя.
Я решила с ней встретиться.
– Ерунда какая-то! – воскликнула она. – Такое ощущение, что нам лет шестьдесят.
С Никитой, который ее не пугал, не удивлял, которого не надо было добиваться, ей было тоскливо. С тем же успехом она могла выйти замуж за своего Мишу.
– Саш, а ты Никиту любишь? – спросила я.
Саша задумалась.
– Не понимаю, – призналась она.
Раньше все было просто. Общество вынуждало тебя принести клятву верности, родить и вырастить детей. До сих пор существуют религиозные течения, которые не признают мирских законов, а из закона Божьего выбирают то, что им больше подходит. Женщины рожают пятнадцать детей, а мужья могут уйти от них в любое мгновение. И такой женщине суждено остаться одинокой, потому что она – «порченый товар». Из столетия в столетие соблюдаются традиции, но потом жизнь прорывается через эти каменные устои, и новое поколение живет по-новому.
Счастье – как хамелеон. Оно умело прячется и всегда разного цвета.
К Фрейду приходили женщины, которых мнение общества довело до истерии. Они занимались сексом, но знали, что люди это осуждают.
Фрейд думал, что все страдания связаны с сексом. Фрейд зависел от кокаина, был тяжело болен, ему сделали сорок шесть операций на гортани – и он не намеревался создавать культ из секса.
Он просто хотел помочь тем, кого презирали за то, что они – живые. И не подозревал, что открыл золотую жилу.
К сожалению, нет такого закона, который способен вынудить человека быть хорошим. Можно привязать отца к матери и к ребенку, но это не значит, что он не станет пропивать все деньги.
Нельзя заставить женщину родить и стать хорошей матерью.
Нельзя принудить мужчину и женщину любить друг друга.
И уж точно никто не взрослеет раньше времени.
Смекалка никогда не заменит опыт, который, в конце концов, подсказывает нам, что любовь к одному-единственному избраннику, верность, ущемление своих желаний – это все огромное счастье, которое стоит того, чтобы кастрировать собственный эгоизм.
Но это все приходит потом, с возрастом, с опытом. И не к каждому.