– Эй, Питер, – сказала Кэт. – Ты не постучался.
Но брат-кот не обратил на нее внимания. Он прошел по комнате, грубо схватил ее кота-брата и унес его. Коту его возраста это было унизительно. Он хотел вывернуться, но Мальчик Вильям только крепче ухватил его и побежал вниз по лестнице.
– Ш-ш, – сказал он. – У нас мало времени.
Вильям отнес кота в гостиную и опустил на пол.
– Лежи тихо, – прошептал мальчик. – Делай, что я скажу. Повернись на спину.
Коту Питеру выбирать не приходилось, потому что мальчик прижал его одной рукой к полу, а другой искал что-то в его меху. Он нащупал полированную косточку и потянул вниз. Питер почувствовал, как в его внутренности потек холодный воздух. Он вышел из кошачьего тела. А мальчик завел руку за спину и расстегнулся сам. Несколько мгновений два духа, кошачий и человечий, висели над ковром друг напротив друга. Под ними неподвижно лежали тела – дожидались, как такси своих пассажиров. В воздухе веяло грустью.
Дух кота молчал, но Питер почувствовал, о чем он говорит. «Я должен вернуться, – говорил дух кота. – У меня впереди другое приключение. Спасибо тебе за то, что позволил мне побыть мальчиком. Я узнал много такого, что пригодится мне в будущем. Но главное, спасибо за то, что ты провел за меня мой последний бой».
«Осталось совсем мало времени», – как будто сказал он, и розовый с фиолетовым свет спрятался в теле кота. Питер подплыл к своему телу и скользнул в него сзади, между лопатками.
Сперва ощущение было странное. Тело как будто не подходило ему. Когда он встал, ноги плохо его держали. Как будто он надел пару резиновых сапог на два размера больше, чем надо. Может, его тело немного подросло с тех пор, как он последний раз им пользовался. Лучше было прилечь пока. Он прилег, а кот – Кот Вильям – повернулся и медленно, на негнущихся ногах вышел из комнаты, даже не взглянув на него.
Питер лежал, привыкая к своему прежнему телу, и заметил странную вещь.
Пламя до сих пор облизывало все то же ясеневое полено. Он поглядел в окно. Смеркалось. Но вечер еще не наступил, еще только день заканчивался. Рядом с креслом лежала газета, на ней по-прежнему значилось: «Вторник». И вот еще что странно: Кэт вбегает в комнату с плачем. А за ней родители – мрачнее тучи.
– Ой, Питер! – в слезах закричала сестра. – Ужасное случилось.
– С котом Вильямом, – объяснила мама. – Боюсь, что он…
– Вильям, Вильям! – плач сестры заглушил слова матери.
– Он сейчас пришел на кухню, – сказал отец, – влез на свою любимую полку над батареей, закрыл глаза и… умер.
– Он ничего не почувствовал, – утешила их мама.
Кэт плакала. Питер видел, что родители смотрят на него с тревогой: не знают, как он воспримет это известие. Из всей семьи Питер был коту самым близким другом.
– Ему было семнадцать лет, – сказал Томас Форчун. – Он славно пожил.
– У него была счастливая жизнь, – сказала Виола Форчун.
Питер медленно встал. Двух ног, казалось, недостаточно.
– Да, – отозвался он наконец. – Теперь у него новое приключение.
Утром они похоронили Вильяма в конце сада. Питер сделал крест из палочек, а Кэт сплела венок из лавровых листьев и прутиков. Все они теперь опаздывали в школу и на работу, но вместе пришли к могиле, и дети бросили в нее по последней лопате земли. И тогда из земли появился и повис в воздухе шарик розового и фиолетового света.
Питер показал на него:
– Смотрите!
– На что смотреть?
– Да вот же, прямо перед вами.
– Питер, о чем ты говоришь?
Свечение поплыло вверх и остановилось вровень с головой Питера. Оно, конечно, ничего не сказало. Это было невозможно. Но Питер все равно его услышал.
– Прощай, Питер, – сказало оно и стало таять у него на глазах. – Прощай, и еще раз спасибо.
В большой неопрятной кухне, в буфете был ящик. Конечно, в кухне было много ящиков, но когда кто-то говорил: «Шпагат в кухонном ящике», все его понимали. Шпагата могло и не быть в ящике. Ему полагалось там быть вместе с другими полезными вещами: отвертками, ножницами, липкой лентой, кнопками, карандашами. Только их никогда там не было. Если что-нибудь тебе понадобилось, первым делом ты заглядывал в ящик, потом искал в других местах. А что было в ящике, сказать трудно – там были вещи беспризорные, вещи бесполезные, но выбросить их было жалко, потому что когда-нибудь они могли понадобиться. Батарейки не совсем еще дохлые, гайки без болтов, ручка от красивого чайника, висячий замок без ключа или кодовый замок с секретным шифром, никому уже не известным, самые тусклые стеклянные шарики, иностранные монеты, фонарик без лампочки, одна перчатка из пары, которую любовно связала бабушка перед смертью, грелка без пробки и какое-то растрескавшееся ископаемое. Все шиворот-навыворот, будто заколдовано – в ящике для полезных инструментов никому не нужный хлам. Что можно сделать с одной игральной картой? А с другой стороны, решишься ли ты выбросить ее?
Время от времен ящик очищали. Виола Форчун вываливала тарахтящую дрянь в мусорное ведро и клала в ящик ножницы, липкую ленту, шпагат… Потом, постепенно, эти ценные вещи покидали его в знак протеста против подселявшегося к ним барахла.
Иногда от скуки Питер выдвигал этот ящик в надежде, что содержимое подаст ему мысль о какой-нибудь игре. И всякий раз – напрасно. Ничто ни с чем не сочеталось, ничто ни к чему не подходило. Если бы миллион обезьян трясли этот ящик миллион лет, вещи в нем, возможно, соединились бы в радиоприемник. Но приемник наверняка бы не работал, и его ни за что бы не выбросили.
А бывало и так, как в эту унылую душную субботу, когда все шло наперекосяк. Питер хотел что-нибудь построить, что-нибудь изобрести, но не мог найти никаких подходящих штучек, а родители и Кэт не желали ему помочь. Они хотели только валяться на траве и прикидываться спящими. Они надоели Питеру. И ящик как будто отражал собою все, что неправильно в их семье. Кавардак! Неудивительно, что мысли у него разбегаются. Неудивительно, что в голове у него одни фантазии. Если бы он жил один, он знал бы, где найти отвертку и шпагат. Если бы они не мешали, у него и в мыслях был бы порядок. Как ему сделать великое изобретение, которое изменит мир, если его сестра и родители все переворачивают вверх дном?
В эту самую субботу Питер залез в ящик поглубже. Он искал крючок, но знал, что надежды найти его мало. Рука его наткнулась на масленую пружинку от садовых ножниц. Он не стал ее брать. Сзади лежали пакетики с семенами – старыми и уже не годными для посадки, но недостаточно старыми, чтобы их выбросить. Ну и семейка, подумал Питер, просунув руку до задней стенки ящика. Почему у других людей батарейки всюду вставлены, и все игрушки работают, и все карты на месте, и вещи лежат в своих ящиках? Пальцы его ухватили что-то холодненькое. Он вытащил маленькую синюю баночку с черной крышкой. На белой наклейке было напечатано: «…ательный крем». Начало слова стерлось, и Питер стал гадать, какое оно было. В баночке был густой белый крем с гладкой поверхностью. Им еще не пользовались. Питер сунул в него кончик пальца. Вещество было холодное – не колюче-, жестко-холодное, как лед, а шелковисто-, округло-, сливочно-холодное. Он вынул палец и ойкнул от удивления. Кончик пальца исчез. Совсем исчез. Питер завернул крышку и побежал к себе наверх. Поставил баночку на полку, отодвинул ногой одежду и часы, чтобы освободить место на полу, и сел спиной к кровати. Надо было подумать.