Когда она отворила дверь, в нос Гурьеву ударил ядреный запах какой-то лечебной мази, должно быть замешанной на змеином яде. Валентина, кутаясь в красивый шелковый халат, извинилась перед ними:
— Понимаете, пока Сонечка была жива, я не позволяла себе пользоваться такими пахучими мазями, но сейчас-то, когда в доме никого нет, кроме меня, вот — позволила…
— Да что вы извиняетесь, Валентина? — удивился Гурьев. — Вы что, думаете, я не понимаю, что такое боль, страдание? Удивляюсь, как это вы и прежде не использовали эти мази… Валентина, прошу вас, выслушайте меня внимательно. Я понимаю ваш благородный порыв — отдать все драгоценности вашей семьи государству, но хотел бы перед этим взглянуть на них. Признаюсь честно, я положил глаз на прибор для пряностей. Да он мне просто по ночам снится! И я готов выложить за него большие деньги. А вы бы на эти деньги отправились за границу на лечение. Вылечили бы свои суставы… И вообще, я не понимаю, зачем вам отказываться от наследства? Вас же никто ни в чем не подозревает! Откуда такой страх?
— Да потому, что я, — Валя перешла на шепот, — единственная наследница, вот! Чем не мотив? К тому же я осталась жива, в то время как Сонечка погибла.
— Но вы выпили меньше вина, вот и вся причина тому, что вы остались в живых. Я даже готов защищать вас в случае, если против вас соберут все возможные улики, и докажу, что вы тут ни при чем. Но, право же, все это только ваши фантазии. Не отказывайтесь от наследства, иначе вас сочтут психически ненормальной!
— Но как же я могу не отказаться, если уже завтра ко мне приедет нотариус?
Волосы ее паклей свисали до плеч, а худое вытянутое лицо в коричневых пятнах делало ее пугающе уродливой. Полы халата раздвинулись, и он увидел обтянутое бумажным чулком распухшее уродливое колено. Однако Гурьев не сдавался.
— Валентина, вы же молодая женщина. У вас вся жизнь впереди! Согласен, в вашей жизни когда-то наступила черная полоса. Вы лишились близкого человека. Но когда боль утраты притупится, а здоровье ваше поправится, вы сами начнете вновь подумывать о мужчинах. И я уверен: вы выйдете замуж и родите детей. Ведь вы же можете рожать?
— Я?! — Ему показалось, что под тонкой паутиной шрамов на сожженной коже проступила стыдливая розовость. — Ну… Вы такие вопросы задаете! Конечно, я, в принципе, могу рожать. Я здорова.
— Вот и я о том же. У вас будут дети. И почему вы должны нищенствовать? Подумайте о своих будущих детях. Не юродствуйте, пожалуйста! И не ведите себя как жертва! Будьте адекватной, прошу вас. И ничего не бойтесь!
— Вы на самом деле считаете, что мне надо принять наследство?
— Разумеется! Только никому не показывайте драгоценности вашей бабки. Разве что… мне. — И он улыбнулся так, что Валентина и вовсе прикрыла лицо ладонями. Чувствовалось, что она страшно смущена и что ей давно не приходилось вот так откровенно и подолгу беседовать с мужчиной. — Так вы мне их покажете?
Пришла Лиза. Очень вовремя! Как раз когда Валентина собиралась принести драгоценности. Вид у нее был усталый, сонный. Гурьев извинился перед женой. Поцеловал ее.
— Каюсь. Грешен! Умираю по этой старинной вещице… — он говорил это, уже не скрываясь, и Валентина могла все слышать.
— Так я пошла? — Она кокетничала, изображая нерешительность, потом все же вышла из гостиной, и ее довольно-таки долго не было.
А когда она вернулась, в руках у нее были две табакерки, увидев которые Гурьев просто застонал. Лиза, не знавшая за мужем подобной страсти к ювелирным изделиям, посмотрела на него с удивлением. И хотя она мало что смыслила в подобных вещах, ей показалось, что она видит настоящие произведения ювелирного искусства. Первая табакерка, золотая миниатюрная коробочка, была украшена чеканным медальоном и вся переливалась бриллиантовой россыпью. Невероятно красивая вещь! Вторая и вовсе заставила сердце неискушенной Лизы забиться сильнее. Да у нее просто дух перехватило от такой красоты! Розовая, в форме сердца, украшенная по периметру крышечки золотом, бриллиантами, крупными рубинами… Лиза подумала — как же много могла бы рассказать такая же вот табакерка о своих хозяевах! Однако она всегда будет хранить молчание…
— Это и все? — дрожа от восхищения, спросил Дмитрий у равнодушно державшей табакерки Валентины.
— Нет, там много таких табакерок. Но главную ценность коллекции составляли три броши, одну из которых Соня продала, чтобы купить магазины. И брошь была необыкновенная, мы предполагали даже, что ранее она принадлежала Екатерине Великой, поскольку не так давно из Эрмитажа была украдена подобная брошь стоимостью в сто тридцать миллионов рублей, то есть в три с половиной миллиона евро.
— Так вот откуда у нее появились деньги на приобретение магазинов… — сказала задумчиво Лиза, до этого не очень-то верившая, что в бывшей генеральской квартире жительницы провинциального города могут храниться подобные сокровища.
— Теперь вы хотя бы понимаете, почему я хочу отказаться от всего этого? Да как я вообще буду жить, зная, что в доме хранятся такие вещи?! А какое право я имею продавать их?
— Ну, если брошь стоит три с половиной миллиона евро, то табакерки-то будут подешевле? — с надеждой, сверкая глазами, спросил Гурьев. — А, Валентина?
— Вероятно. Но я же не оценщик. Я не знаю…
— Но табакерки — роскошные! — не могла скрыть своего восхищения и Лиза.
— А тот прибор… для пряностей? — взмолился Гурьев. — Не принесете его?
Валентина снова вышла из комнаты и вернулась только минут через пять (из чего Лиза сделала вывод, что в доме есть тайник, причем сложный, из которого не так-то просто что-то достать), держа в руках вожделенную французскую вещицу.
Увидев ее, Гурьев опять застонал. Лиза подумала, что ничего не знает о своем муже. Ни о его пристрастиях и, что немаловажно, ни о его финансовых делах. Она понимала, что он, известный в городе юрист, занимающийся делами крупных чиновников и местных миллионеров, отнюдь не беден, но чтобы он страдал по коробке для перца и корицы стоимостью пусть даже в миллион евро…
Она вздохнула.
— Вот и вы тоже вздыхаете, глядя на все эти вещи, — Валентина указала на драгоценности ладонью, — а я с ними живу в одном доме! Вы можете не поверить, но Сонечка никогда всерьез не занималась охраной своей квартиры, ничего не предпринимала, чтобы оградиться от воров. Разве что тайник придумала.
Гурьев с Лизой переглянулись, и каждый поймал себя на мысли, что и ему, и ей очень хочется увидеть тайник, где спрятаны остальные драгоценности.
— Хотите посмотреть, где она все это хранила? Пойдемте. От вас у меня никаких секретов нет.
Валентина легко поднялась со стула и пригласила гостей проследовать за ней. Как Лиза и предполагала, все хранилось в ванной комнате.
— Вы можете искать здесь хоть целый год, но так ничего и не найдете, — устало улыбнулась Валентина. — И знаете почему? Потому что здесь все спрятано в этой фальшивой пластиковой канализационной трубе. Настоящая труба, по которой канализационные воды стекают с верхнего этажа на наш, замурована в стенной панели, а вот эта, — она постучала по трубе, — полая, и там, внутри, находятся драгоценности. Мне надо кое-что отвернуть, приподнять… Вот так… Затем подцепить проволокой с крючком на конце… Конечно, если кто-то целенаправленно придет за драгоценностями, он найдет их, достаточно будет просто постучать по трубе. Но, слава богу, никто не приходил. Словом, вы понимаете теперь, почему я решила отказаться от наследства. Слишком уж очевиден мотив… Хотелось бы поскорее все оформить, выехать из квартиры…