– Это кто такой? – вдруг раздался удивленный голос за спиной.
Литус вскочил на ноги, едва не вскрикнул от пронзившей бок боли и обнаружил на тропе того, кого ожидал увидеть меньше всего. На желтоватом муле сидел угодник. Самый настоящий, ни здоровяк, ни доходяга, ни юнец, ни старикашка, так – седая аккуратная бородка, гладкое лицо, бодрые глаза, но усталые веки, обветренные кисти рук на уздцах мула, но прямые плечи. Серый балахон, короткие волосы – светлой паклей, колпак на спине, из-под балахона – ободранные ножны простенького меча и новые сапоги. В руке жердина еловая – длиной в полдюжины локтей, на конце растопырка из сучьев да оголовок заточен. Угодник, как есть угодник, редко они забредали в Эбаббар, так редко, что и удивиться Литусу не удавалось, да и когда было удивляться, если день и ночь проводил он или в гимназиуме, или в хранилище свитков дворца?
– Никак бедолага Сенекс? – спрыгнул с мула угодник и подошел к могиле. – И давно? В прошлом году? Вот ведь, маловато прожил, чуть за семь десятков. Хорошо хоть на родной земле похоронен. И пусть на шаг, а все родная. А когда-то вся эта земля была каламской. До самых гор. Точно говорю. И дорога не по берегу шла, а в лиге к северу, по высоте. И теперь, наверное, не до конца камень трава затянула. Эх, Сенекс, Сенекс. А я ведь мальчишкой его помню. Он сначала на эбаббарской пристани на побегушках был, сирота ведь, но потом стражником на северной башне. А уж годам к сорока стал мастером стражи. Не всего Эбаббара, конечно, только той же северной башни, зато там и прослужил до пятидесяти лет. Семьи, правда, так и не слепил никакой. А уж после я его не видел. Умнейший был калам, умнейший. Из тех, кто видит много, понимает еще больше, а языком не треплет. Ну, точно он. Я другого Сенекса в Эбаббаре и не знал никогда. Он ведь любил нос почесать да за мочку уха себя подергать?
– Росли вместе? – спросил Литус. Никак не походил угодник на древнего старика. Сенекс-то явно был старше его лет на десять, а то как бы и не на двадцать.
– Росли? – хохотнул угодник. – Нет, приятель. Я уж давно не расту. Я его молочными тянучками угощал, уж больно смышленым был паренек.
– Так сколько же тебе лет? – вытаращил глаза Литус.
– Лет-то? – пошел обратно к своему мулу угодник, на которого забрался если и не одним молодецким прыжком, то без особого усилия точно. – Ну ты спросил! Если бы я знал, сколько мне лет, да когда на свет появился, я б каждый год по этому поводу упивался бы вусмерть. Не знаю я, сколько мне лет.
– Как так? – удивился Литус.
– А вот так, – пожал плечами угодник. – Тебе сколько лет, парень?
– Двадцать два, – в свою очередь пожал плечами Литус да ойкнул, схватившись за бок.
– Болит? – посочувствовал угодник. – Ничего, пройдет. Двадцать два, говоришь? А откуда знаешь-то?
– Ну как же… – вовсе растерялся Литус. – Сказали… Нянька… Потом наставники…
Отчего-то хотелось говорить с угодником откровенно.
– Понятно, – кивнул угодник. – Нянька. Наставники. Это хорошо. Понятно, что лучше мать или отец, но уж как вышло, так вышло. Сказали тебе, ты и ведешь отсчет. А если бы не сказали? Если бы пришел в себя вот так, как ты есть? Сколько тебе лет? Посмотрел в зеркало ручья – то ли двадцать, то ли сорок, а может, и того больше, если рожа грязна. И как дальше?
– Так ты не помнишь себя? – прищурился Литус.
– Себя – помню, – усмехнулся угодник, – о себе не помню. Потому и живу долго. Когда отсчет неоткуда вести, то и стареть незачем.
– Ну, так время же идет? – не понял Литус. – Люди рядом стареют?
– Стареют, – кивнул угодник. – Оттого и брожу, чтобы не видеть, да все не удается. Вон, Сенекс уже под камнем, а был мальчишкой. Дядей меня называл, дядей Сином.
– Так тебя зовут Син? – спросил Литус.
– Не знаю, как меня зовут, – признался угодник. – Но согласись, что без имени как-то не слишком удобно. Нет, в дороге можно откликнуться и на «Эй, ты!» или «Прочь с дороги, сучий потрох, принц Кирума едет!», а вот в трактире неудобно, не будешь же вписываться в книгу безымянным бродягой? Так что я и придумал себе имя – Син. А так-то, может быть, меня, как тебя, кличут – Литусом? Кому же это известно?
– Так ты меня знаешь? – изумился Литус.
– Кто же тебя не знает? – в свою очередь удивился угодник. – Нет, в лицо я тебя первый раз вижу, но слухи разбегаются быстрее, чем тучи под солнцем. Высокий бастард из Эбаббара с узким лицом, который удачлив в борьбе, но неудачлив в соперниках, отчего страдает от боли в боку. Где я ошибся?
– Да вроде бы нигде, – поднялся Литус. – Хотя соперник у меня был достойный. Случилось с ним что-то. Помутнение какое-то. Пройдет, я думаю. Не может не пройти.
– Не может не пройти, – повторил вслед за бастардом угодник. – Вот ты мне задал загадку… Как же это ты в Эбаббаре, да при Флавусе, такой, как есть, завязался да распустился? Ну да ладно, возьми, – угодник выдернул из сумы и бросил Литусу куски сукна. – Подвяжи ноги коню. Да в два слоя вяжи, а то не хватит на полсотни лиг. Хотя сукно хорошее, да и дорога не каменная, муравая, но кто знает…
– Зачем? – удивился Литус, поглядывая на мула угодника: ноги животного тоже были подвязаны сукном.
– Многое изменилось, – на глазах помрачнел угодник. – Ты ведь добирался до Ардууса вместе с эбаббарскими мастеровыми да ремесленниками две недели назад? Обратно один движешься? А когда в Ардуус ехал, грозу слышал?
– Да, – припомнил Литус. – Громыхало что-то над Светлой Пустошью, только ведь дождя все равно не было. Добрались без приключений. Снег еще лежал кое-где.
– То-то и дело, что без приключений, – кивнул угодник. – Мотай ноги лошади. Вот бечева. То, над чем громыхало, теперь выползло да поползло. А дозоров с этой стороны Пустоши нет. Так что нечего тропу копытить зря, на стук нечисть за несколько лиг прется.
– Нечисть? – удивился Литус. – Да что с той нечисти? В Эбаббаре у стены по этой нечисти мальчишки из луков стреляют. Чего ее бояться?
– Мотай, – произнес Син так, что бастард схватился за сукно. – Встречал я молодцов, которые не слушали старших, как ты не слушаешь, и где они все? Лежат, кто под таким же камнем, а кто и вовсе без камня, и даже имени не на чем выцарапать. Некому, нечем и не на чем. Вот бечева. Самострел есть?
– Есть, – кивнул Литус. – Вон, торчит из подсумка.
– Тут бы лучше лук, – покачал головой Син, – ну да и самострел сгодится. Под рукой его держи. А на будущее по этим дорогам жердину надо иметь.
– Зачем? – не понял Литус, покосившись за деревяшку угодника.
– Если тварь крупная, в грудину ей упереть да посечь, пока подперта будет, – объяснил Син. – А если очень крупная, в землю.
– В землю зачем? – удивился Литус.
– Вон, – махнул рукой в сторону реки Син. – Вода наше спасение. Ткнул деревяшку в землю, толкайся и лети. Пока мерзость будет с лошадкой твоей разбираться, как раз отплывешь подальше. Пустошная тварь в воду не лезет. Пока не лезет.