Игнис оглянулся. Стражники, не занятые в доме, толпились поодаль, занимались лошадьми, у колодца в ужасе топтался хозяин трактира.
– Так убили уже, – ответил Игнис негромко. – Надеюсь, что пославший убийц так думает. И надеюсь выяснить, что от меня нужно Ордену Слуг Святого Пепла.
– Буду рад тебе помочь, – пробормотал Алиус. – Но не думай, что ты насолил этому ордену. Им кто-то распоряжается. Хотя все храмы отказываются от него. Инквизиция уверяет, что Храм Слуг Святого Пепла распущен много лет назад. Впрочем, разговоры об этом давно не ходили. И в этот раз не пошли бы. Если бы не твоя мать. Она великий воин. Но она не всегда будет прикрывать тебя. И этот орден не из тех, которые можно обманывать долго. Они вернутся.
– Но зачем меня убивать? – не понял Игнис.
– Для них ты исчадие Лучезарного, – объяснил Алиус.
Дорога до Эбаббара заняла у бастарда три дня. Можно было бы добраться и быстрее, но после прощания с угодником на Литуса неожиданно накатила пустота. И вот ведь что было странно: и столкнулся с Сином впервые, и рядом был всего день, и словом едва перекинулся, а словно с родным человеком расстался. Было отчего тосковать, если даже равнодушного толстяка дворецкого бастард пытался представить то дядюшкой, то еще каким родственником. Ночь в снятой на постоялом дворе клетушке пролетела, будто один вдох, но с утра тоска показалась еще острее. Литус взял мех араманского сладкого вина и закрылся все в той же клетушке, намереваясь забыться хотя бы до следующего утра, что-то неприятное грезилось ему впереди. Но хмель не шел, да и не умел Литус напиваться, поэтому уже в полдень он принял у оторопевшего хозяина заведения лошадь и двинулся в сторону дома. На второй день пути зарядил мокрый снег с дождем, словно и не середина первого месяца весны только что отмечалась теплым солнцем. Дождь продолжился и на третий день, поэтому к ночному Эбаббару Литус подъезжал мокрый и замерзший. На воротах бастард удостоился нескольких проклятий и ни одного извинения, когда стража все-таки узнала в продрогшем путнике относительно важную особу. Наоборот, в спину ему прозвучали насмешки. Литус спешился и половину города прошел, ведя лошадь под уздцы. Под темным небом, на котором не горело ни одной звезды, и редкие масляные фонари на окраинных улицах тоже казались насмешкой. Забираться по скользким камням на высоченный городской холм оказалось сущим наказанием, но лошадь на дворцовой конюшне у бастарда приняли со всем почтением. Окончательно заледенев, по улицам, покрытым холодными потоками воды, Литус добрался до дома, разбудил сонного дворецкого, опрокинул на себя ведро теплой воды, согретой тем на всякий случай, порадовался, что бок уже почти не болит, и упал на постель, удивившись, что, кажется, хмель его настиг только через два дня.
С самого утра Литус уже был в гимназиуме, где как следует размялся, поупражнялся и с тяжестями, и с оружием, и даже в охотку повисел на дубовых брусьях. Затем он перешел в дворцовые бани, где отдался в опытные руки пожилого раба, который промял ему мышцы, проверил суставы, растер тело лечебными маслами, наложил на почти не беспокоящий бок травяной компресс, постриг волосы и ногти. Бастард лежал на липовом топчане, внимал движению умелых рук и думал, что вот какая незадача: в атерских королевствах рабство запрещено, а в Эбаббаре нет. И во всей Анкиде нет. А в атерских королевствах за горами Митуту рабство еще страшнее, чем где-нибудь у чекеров или данаев, или, спаси благословенный Энки, у кочевников. И о том, что прежде, чем проклинать судьбу, которая удостоила его участью бастарда, следует поблагодарить ее, что она не отметила его рабским клеймом. Хотя чем он отличается от раба? Может ли он идти куда хочет? Нет. Может ли он делать что хочет? Нет. Воля Флавуса Белуа для него закон. И как для сына короля, и как для подданного Эбаббара. Или же никто его не держит, и на самом деле он боится потерять то, что есть? Небольшой, но уютный дом, который содержит и отапливает слуга короля. Одежду, которую ему приносят от портных короля. Еду с королевской кухни. Лошадь с королевской конюшни. Оружие из королевского арсенала. Кошели с монетами, что исправно доставляет тот же дворецкий в начале каждого месяца. Куда их тратить, эти монеты, если нет ни в чем нужды? Так и ссыпать в ларь, поставленный под ложем? Кто он, бастард Флавуса, сын Венефики Тацит? Знатный вельможа, кураду, как говорят в атерских королевствах, сын самого короля или презренный бастард и раб того же короля? Оружие его замыслов или опостылевшая игрушка?
– Что ты хотел сказать? – спросил Литус старика, который отошел от бастарда и замер, опустив голову. В самом деле раб хотел что-то сказать, или ему показалось?
– Посмотри мне в глаза, – приказал Литус старику. Тот поднял лицо, взглянул в глаза бастарду, но смотрел как будто сквозь него. Смотрел и не видел.
– Ты слепой? – спросил бастард.
– Как прикажет господин, – ответил раб.
Литусу стало тошно, он встал, накинул на плечи простыню, выудил из пояса монету, которую давать рабу не был обязан. Дал. Тот склонился еще ниже. «Чем он отличается от меня? – думал, одеваясь, сын короля Флавуса. – Только тем, что его поводок короче моего? Или еще и тем, что его незачем убивать? А меня есть зачем? Во всяком случае, королева пыталась сделать именно это. И отец, как мне показалось, с трудом сдерживал себя от этого же. Или я зря жалею самого себя? Не я умащивал тело банщика маслами, а он мое тело. И его могут убить без всякой причины».
За стенами гимназиума неожиданно обнаружился солнечный день. От вчерашнего снега и наледи на стенах ничего не осталось. Древний каламский камень еще был сырым, но запахи весны наполняли грудь. Литус пошел по Торговой улице к замку, но когда мрачная громада гимназиума скрылась за зиккуратами Храмов, повернул к реке.
Эбаббар стоял на известковых холмах при слиянии великой реки Му и реки Азу. По пути к морю Тамту Му еще предстояло принять в себя воды Утукагавы и раскинуться близ блистательного Самсума на две лиги, но и уже у Эбаббара Му поражала и шириной, и степенностью, и мощью. Сейчас, ранней весной, когда первое половодье уже схлынуло, омыв каменные набережные Эбаббара, река казалась спокойной. Но когда весна придет в горы и потоки воды ринутся на равнину, Му вновь надвинется на город и уж точно доберется не только до крепостных стен, что опоясывали город вдоль рек и по болотистой протоке между ними, но и до стен королевского замка, который еще при каламах был заложен между двух городских холмов, а теперь возвышался над ними на сотни локтей.
Литус оглянулся, окинул взглядом нескольких зевак, глазеющих, как и он, на просторы реки, прошелся по стене, миновал прибрежные ворота и стал подниматься по гранитным ступеням к замку. По правую руку от него стояли двух– и трехэтажные дома, но, в отличие от ардуусских жилищ, они не лепились друг к другу, а оставляли место и для плодовых деревьев, и для тенистых беседок, и даже для цветников. К тому же каламские дома не стремились в небо. Арки в домах Ардууса были заострены к зениту, все оконные и дверные проемы в Эбаббаре завершались полуокружностями. Все ступени были идеально ровными. Везде, где можно было обойтись колоннами, ставились колонны, а не глухие каменные ограждения, отчего древний город казался парящим в воздухе. Вот только горожане Эбаббара были стары. Или так казалось Литусу, потому что чем ближе он подходил к воротам замка, тем больше стариков и старух попадалось ему навстречу. В темно-коричневых балахонах они шли и шли на берег реки, чтобы омыть ноги и готовиться к отправлению в Светлую Пустошь, где они смогут посетить все четыре истинных Храма, а счастливчики или смельчаки доберутся и до часовни, что построена на месте самосожжения Энки. Эбаббар жил паломниками. Половина лавок и мастерских продавали товары для паломников. Речные барки отвозили паломников к пристани в Уманни, заходили в пределы Светлой Пустоши из-за паломников. Едва ли не четверть подданных короля Эбаббара служили в Храмах, при Храмах и вокруг Храмов, не считая тех, кто покорялся воле предстоятелей на священном холме Бараггала. Те же, кто не мог наняться ни стражником, ни храмовником, ни храмовой служкой, ни рулевым на барку, ни торговцем в лавку, те просили милостыню у паломников и вроде бы неплохо жили. Во всяком случае, уж лучше, чем рабы.