Литус поднялся, взял в руки лампу и неслышно спустился вниз. Дворецкий продолжал храпеть. Дверь в подвал открылась бесшумно, но, спустившись, Литус закрыл ее за собой на ключ. Если все то, что говорил Хортус, имело хотя бы какую-то схожесть с истиной, он должен был обнаружить следы. Или трактаты о тайных убийствах, которые он читал в башне, не содержали и толики точных сведений? Если его мать убийца, то напрасно чистильщики дома искали следы ее ремесла в доме. Они должны храниться на пути отхода. И путь отхода должен иметь секрет. В его простоте и открытости следовало найти тайну.
Литус миновал завал из корзин и сундуков, добрался до двери, прислушался. Ночь стояла над Эбаббаром. Только журчал ручей за стеной, образовавшийся от недавнего дождя, и звенели капли, падающие со сводов ливневого канала. Еще несколько лет, и ржавая у основания дверь начнет осыпаться. Но бронзовые петли еще послужат. И бронзовые замки тоже противостоят сырости.
Литус сдвинул засов, повернул ключ и вышел в канал. Темный проход тянулся под улицей. Литус повернул влево и пошел к горе мусора. Время от времени вдоль хода чуть более светлым сумраком выделялись каменные карманы, колодцы с замурованными решетками, через которые с мостовых уходила в тоннель вода. Выбраться через них не было никакой возможности, легче было бы пробить стену дома. Вскоре Литус добрался до затора. За те пару лет, что он не показывался в тоннеле, мусора прибавилось. Литус поднял фонарь. Тоннель уходил вниз, к реке, и именно здесь образовалась пробка. Насколько он помнил, улица в этом месте обращалась лестницей и в сильные ливни вода действительно не могла пройти дальше тоннелем, поэтому она выхлестывалась через решетки наружу. То есть вода затапливала эту часть тоннеля полностью. Или для убийц Ордена Смерти это не имело значения?
Литус обернулся к ближайшему карману, ощупал стены, потряс решетку. С таким же успехом он мог потрясти любую из башен эбаббарского замка. То же самое было и со следующей решеткой, и дальше, а вот вторая от основного выхода чем-то отличалась. Она дрогнула на толщину ногтя, не более того, но дрогнула. Литус потряс ее еще раз, убедился, что решетка сидит плотно, но стоило ему надавить в сторону, как вновь возникло ощущение движения, как на стальном самостреле на последнем обороте зарядного механизма. Хорош же это был бы механизм, если бы он не потерял упругость и за двадцать лет в сырости и грязи. Литус поставил лампу на пол, прислушался к звукам ночной улицы, затем уперся спиной в стену каменного мешка, ухватился за решетку и изо всех сил надавил от себя. Решетка тяжело сдвинулась на палец. А теперь в сторону, – решил Литус и подал решетку прочь от тоннеля. Трудно, с тихим скрежетом, но она ушла в стену более чем наполовину. Затаив дыхание, Литус ухватился за края отверстия и медленно подтянулся. Именно этого и следовало ожидать. Единственный люк с этой стороны дома, который находился в подворотне, оказался тайным лазом. Под светом луны блестели мокрые от дождя камни мостовой, свобода была на расстоянии вытянутой руки.
Литус мягко спрыгнул, задвинул решетку на место, подивился сохранности пружины и уже быстрее обследовал все остальные сливы вплоть до того выхода наружу, который он считал единственным. Уже собираясь возвращаться, он вдруг остановился у двери и начал ощупывать самые древние, покрытые зеленой слизью камни. Сырость была везде, но отвратительная слизь и плесень только над дверью. Ни один камень не шелохнулся, но щели были все же широковаты. Бастард стал поочередно прихватывать их и тянуть на себя. Шевельнулся самый верхний и крайний. Он оказался длинным, не менее двух ладоней, да еще и тщательно отшлифованным. Литус сунул руку в образовавшееся отверстие, поймал пальцами что-то мягкое, слегка подтянул к себе, нащупал под тканью рукоять меча или кинжала. Все становилось на свои места. Литус вставил камень обратно, замазал плесенью кладку, закрыл за собой дверь и вернулся в дом. Дворецкий продолжал храпеть.
Он разбудил Литуса ближе к полудню. Потирая пальцами раскалывающуюся от головной боли голову, посетовал, что араманское вино стали разливать в Аштараке и добавляют в него при этом всякую гадость, а ведь что там, что там – араманы, а поди ты, какая разница. Затем отругал бастарда, что тот не отправился с утра в гимназиум, а с вечера не разбудил дворецкого и не сказал, во сколько заявился домой. Наконец, зевнул и добавил, что вода уже согрета, завтрак превратился в обед, и Литус должен поспешить отдать должное и тому, и другому, поскольку прибегал посыльный из дворца и король Флавус желает видеть своего бастарда в два часа пополудни. Избавившись от дворецкого, Литус вытащил ярлык, отогнул кожу, спрятал под нее полученный от Хортуса клочок пергамента, затем отдал должное и горячей воде, и завтраку и через час уже ожидал вызова короля в просительной замка. Когда зычный голос окликнул его, – «Литус Тацит, Их Величество ждет тебя», – бастард в который раз удивился, что у немногочисленной дворцовой челяди словно нет лиц, настолько невыразительны и похожи друг на друга они были.
Король ждал его на открытой веранде на северной башне, откуда хорошо был виден и противоположный берег, и барки с паломниками, и набережная, и корабли купцов. Весна словно опомнилась и поливала каменную площадку яркими лучами солнца.
– Подойди, – сказал бастарду король, который сидел у своего привычно белого столика в мягком кресле. – Все еще страдаешь любопытством?
Литус ничего ему не ответил. Он смотрел на твердый профиль, на серебристый завиток волос на виске отца и думал, что сегодня тот не так зол, как бывал обычно. И что он, бастард, действительно похож на своего отца. И что даже если его отец и не король Флавус по праву рода, и даже не Флавус, но он король по праву силы и величия, которого в нем было хоть отбавляй. И еще о том, что на нахоритском берегу, который был виден с башни как на ладони, где-то остались гнить кости настоящего короля Эбаббара.
– Я найду способ удовлетворить твое любопытство, – усмехнулся король. – Да, есть болезни, которые бесполезно лечить. Ими нужно переболеть. Не всем, правда, удается, но уж если удалось, то иногда из таких неуступчивых получается толк. Впрочем, это неважно. Все, что ты будешь делать, ты будешь делать для себя.
– Я слушаюсь, Ваше Величество, – прошептал Литус.
– Нет, не слушаешься, – не согласился Флавус и тут же хмыкнул. – Хотя, может быть, это и хорошо? Если бы ты слушался, ты бы вовсе превратился в пустое место с парочкой серебряных рогов за победы в никому не интересном турнире. Разве не так?
Литус промолчал. Король Флавус не поворачивался к нему, продолжал смотреть перед собой, и бастард вдруг ощутил, что, захоти он вдруг убить собственного отца и имей даже для этого оружие, ничего не сможет сделать с Флавусом Белуа, потому что даже повернувшийся к нему спиной воин, которым был его отец, опаснее сотни вооруженных стражников или разбойников.
– Вот. – Король взял со стола и бросил бастарду серый с алыми печатями ярлык паломника. – Это чтобы ты не тратил время на разговоры и развешивание амулетов. Это ярлык паломника, который дошел до Бараггала и обнюхал все зиккураты. Почетный знак разрешения всех грехов и излечения ото всех болезней. Смешно, конечно, но не смешнее, чем все остальное. Через час ты сядешь на барку паломников, которой управляет одноглазый капитан. Через два-три дня он передаст тебя на пристани возле Уманни помощнику предстоятеля Храма Последнего Выбора и отчитается мне, что все исполнил. Конечно, ты опять можешь поступить по-своему, и я, наверное, даже не накажу тебя, но если ты сбежишь, я выдавлю ему последний глаз, а потом удавлю несчастного на его собственных кишках. И выпотрошу животы его жене и десяти его детям. И он знает об этом. Теперь знаешь и ты. Ты все понял?