– Я распоряжусь. К вечеру у нас будет вся возможная информация. А вам бы еще посоветовал показать эти фотографии всем, кто участвовал в «мальчишнике». Насколько я понял, они их еще не видели? Их опознание будет решающим.
– Так-то оно так, – сказал Гуров. – Но я думаю, не рано ли? Если кто-то из этой четверки имеет отношение к преступлению, мы можем спугнуть его.
– Виталию Панченко надо показать обязательно! – категорически заявил Орлов. – Хватит бродить в тумане. Мы должны знать, кого ищем.
– Согласен, Панченко фотографии покажем, – кивнул Гуров. – Только бы получилось его найти. Небось по-прежнему прячется в загородном доме своего отца?
– Вот тут ты ошибся, – ухмыльнулся генерал. – Он слег в больницу… Нет, он не умирает, не пугайся. Видимо, до приезда папаши его решили изолировать, чтобы не наделал еще каких-нибудь глупостей. Лежит он, естественно, в закрытой больнице, доступ туда ограничен, но я сделаю тебе разрешение – сегодня же навести человека. Гостинцев и цветов можешь не носить – этого добра у него и своего хватает. А вот фотографию покажи обязательно. Мы должны быть уверены на сто процентов, что не тратим зря время… А Стас пусть займется кинематографом – поищет людей, которые снимались вместе с этими девками…
Гурову уже приходилось бывать в больничных учреждениях, предназначенных для лечения номенклатурных чинов, поэтому его не слишком удивляли порядок и комфорт, которые там присутствовали. Точно так же его не удивлял беспорядок в обычных больницах. Он подозревал, что эти явления находятся в железной зависимости, подчиняясь даже не человеческим, а основополагающим физическим законам, – и если в одном месте что-то убывает, в другом непременно прибавляется.
Клиника, в которую залег Виталий Панченко, ничем не отличалась от прочих подобных учреждений. Здесь было идеально чисто, светло и замечательно спокойно. Панченко числился в неврологическом отделении. У него была отдельная палата – небольшая, но уютная, и что особенно приятно – с персональной ванной.
О визите оперуполномоченного Панченко был уже предупрежден и ждал его. Однако прием, который он оказал Гурову, никак нельзя было назвать любезным. Панченко едва скрывал свое раздражение, разговаривал сквозь зубы и всем видом старался показать, что Гуров ему смертельно надоел.
Впрочем, когда в его руках оказались фотографии с кадрами из старого фильма, Панченко моментально притих, заволновался и покраснел как рак. Сопя и морща лоб, он несколько секунд рассматривал фотографии, а потом вдруг выпалил внезапно охрипшим голосом:
– Точно – это она! Моложе, конечно, и прическа другая, но это та самая девица. Кто она такая? Вы поймали ее? – Взгляд его, обращенный на Гурова, сделался беспомощным и даже жалким.
– Так вы подтверждаете, что опознали в женщине, изображенной на фотографии, вашу знакомую Алену, которая похитила колье? – невозмутимо спросил Гуров.
– Какая она, к черту, моя знакомая?! – вспылил Панченко, швыряя фотографии на пол. – Что вы себе позволяете? Эту тему мы закрыли раз и навсегда, ясно? Занимайтесь своим делом, уважаемый! И отвечайте на вопросы, когда вам их задают! – Этим высокомерным хамством он как бы компенсировал себя за проявленные растерянность и откровенность при первой встрече с Гуровым, когда Виталию поневоле пришлось выложить всю правду о том, как он провел ночь двадцатого мая.
Гуров спокойно переждал эту вспышку и твердо посмотрел в глаза разгневанному сыну министра.
– Мне очень не хотелось тревожить вас в больнице, Виталий Андреевич! – сказал он сочувственным тоном. – Но было крайне важно получить подтверждение, что это та самая женщина. Без этого дальнейшее расследование, сами понимаете, невозможно. Но вот теперь я вижу, что вы очень тяжело больны и мне, наверное, придется подождать, пока доктора поставят вас на ноги. Иначе боюсь, что ваши ответы могут оказаться слишком неадекватными. Я понимаю, этот случай слишком потряс вас. Нервная система…
– Что за чушь вы несете? – уже не так смело произнес Панченко, вскакивая на ноги и меряя палату быстрыми шагами. – Почему это я не смогу быть адекватным? Я в здравом уме!
– Люди в здравом уме не кидаются на полковников МВД, – медленно и раздельно проговорил Гуров. – И не задают вопросы, а отвечают на них. Пока вы не осознаете эту простую вещь, Виталий Андреевич, я отказываюсь признать вас здоровым и никаких дел иметь с вами не хочу. Кстати, по закону мне у вас вообще делать нечего. Ведь официального уголовного дела никто не заводил, верно?
– Я не знаю. Всеми делами занимался отец, – пробурчал Панченко, отворачиваясь. – Но вы меня неправильно поняли. Признаюсь, я погорячился. Извините. Просто я жду не дождусь, когда вы наконец поймаете эту воровку. На фотографии – она, я подтверждаю это официально.
– Однако, составляя ее портрет, вы оказались довольно далеки от оригинала, – заметил Гуров.
Панченко пожал плечами.
– Что поделаешь? – сказал он. – У меня всегда были проблемы со зрительной памятью. В школе по рисованию у меня всегда было не больше тройки.
– А сколько было по рисованию у Канунникова? – поинтересовался Гуров. – Оказывается, вы учились в одном классе и с ним? Почему не сказали об этом раньше?
– А разве это важно? – удивился Панченко. – Да, правда, мы учились вместе – Генка, Курносов и я. Только когда это было! Я не из тех людей, которые разводят по этому поводу сантименты.
– Однако старую дружбу с Курносовым вы все-таки вспомнили, – сказал Гуров.
Панченко презрительно махнул рукой.
– Этот тип без мыла куда угодно влезет, – зло сказал он. – Старая дружба была нужна ему в расчете на милости моего отца-министра. До какой-то минуты я терпел его назойливость. Но всему есть предел.
– А какие отношения у вашего двоюродного брата с Курносовым? Они были друзьями в школе?
– В школе? Вряд ли, – поморщился Панченко. – Понимаете, в школе Генка Канунников был самым, как бы сейчас сказали, «продвинутым». Всегда носил самую модную одежду, курил «Мальборо», нравился девчонкам… И всегда немного выпендривался. Это не всем нравилось. В нашей школе учились дети, у которых родители были куда круче, чем у Генки. Но он всегда старался изобразить из себя нечто более значительное, чем на самом деле. А Курносов у нас в ту пору считался, скорее, паршивой овцой. Он был абсолютно серым, невзрачным юнцом, из тех, знаете, что двух слов связать не могут и краснеют, когда к ним подходит девушка…
– Но, кажется, со временем ему удалось избавиться от своих комплексов, – заключил Гуров. – Итак, насколько я понял, в ту пору никакой дружбы между Канунниковым и Курносовым не было. Вы тоже не были близки с Курносовым. Вы, видимо, числились в компании «продвинутых», не так ли?
– Ну-у, пожалуй, – согласился Панченко. – Только какое это теперь имеет значение?
Гуров решил распрощаться, поскольку основную цель своего посещения выполнил.
Оставался один щекотливый момент – фотографии, брошенные капризной рукой Виталия, все еще валялись в живописном беспорядке на полу, и кому-то, наверное, следовало их поднять. Гуров считал, что ответ на этот вопрос может быть только один, но ему было любопытно, как сын министра сумеет выкрутиться из этой ситуации. До сих пор он делал вид, что разбросанные как попало снимки не имеют к нему никакого отношения.