Мама же поклялась себе, что не допустит, чтобы ее дети выросли на ферме. В один прекрасный день у нее будет дом в городе, может, даже в большом городе. Большой дом со всеми удобствами, с водопроводом и канализацией, с красивыми кустами у крыльца, обшитый крашеными досками, а может, даже и кирпичный.
А слово «краска» вызывало на ферме Чандлеров самую острую реакцию.
* * *
Когда мы добрались до хлопкоочистительного джина, я насчитал одиннадцать прицепов впереди нас. Еще двадцать или около того уже были пусты и стояли сбоку. Они принадлежали тем фермерам, у кого были деньги, чтобы купить два прицепа. Они оставляли один на разгрузке, а второй стоял у них в поле. Мой отец отчаянно хотел заиметь второй прицеп.
Паппи припарковался в конце очереди и пошел к группе фермеров, столпившихся возле одного из прицепов. По тому, как они там сгрудились, я догадался, что они чем-то обеспокоены.
Девять месяцев в году джин простаивал. Это было высокое длинное здание, похожее на коробку из-под обуви, самое большое здание во всем графстве. Но в начале сентября, когда начинался сбор урожая, он оживал. А в самый разгар уборочной страды он работал весь день и всю ночь, останавливаясь только вечером по субботам и утром по воскресеньям. Его компрессоры и хлопкоочистительные машины ревели и гремели так сильно, что их было слышно по всему Блэк-Оуку.
Я заметил двойняшек Монтгомери - они кидали камни в кусты около джина. Я присоединился к ним. И мы стали рассказывать друг другу о нанятых мексиканцах, сравнивая их, а потом стали напропалую врать о том, сколько хлопка собрал каждый. Было уже темно, очередь прицепов продвигалась медленно.
– Мой папаша говорит, что цены на хлопок падают, - сказал Дэн Монтгомери, швыряя камень в темноту. - Говорит, торговцы хлопком из Мемфиса занижают цены, потому что хлопка очень много.
– Да, урожай нынче богатый, - сказал я. Двойняшки Монтгомери собирались стать фермерами, когда вырастут. Мне было их жаль.
Когда шли дожди и водой смывало урожай, цены росли, потому что торговцы из Мемфиса не могли закупить достаточно хлопка. Но фермерам тогда и продавать было нечего. А когда дождей не было и урожай был высоким, цены падали, потому что у торговцев из Мемфиса было полно хлопка. И бедняги, трудившиеся на полях, не могли заработать достаточно, чтобы расплатиться с долгами.
Так что хороший был урожай или плохой, значения не имело.
Мы немного поболтали о бейсболе. У Монтгомери не было радио, так что о «Кардиналз» они знали немного. В связи с этим мне их тоже было жаль.
Когда мы выехали со стоянки у джина, Паппи опять не проронил ни слова. Морщины у него на лбу собрались в середину, челюсть была выставлена вперед, так что я понял, что он узнал какие-то скверные новости. И подумал, что это, наверное, связано с ценами на хлопок.
Я тоже молчал, когда мы выезжали из Блэк-Оука. Когда городские огни остались позади, я высунул голову в окно, чтобы ветер обдувал лицо. Воздух был горячий и висел неподвижно, и я хотел, чтобы Паппи ехал быстрее, чтобы хоть немного остыть.
В следующие дни я буду очень внимательно прислушиваться ко всем разговорам. Дам взрослым время пошептаться между собой, а потом спрошу у мамы, что стряслось.
Если эти скверные новости касались фермеров, она в конце концов непременно все мне расскажет.
Утро субботы. На восходе солнца мы уже были в прицепе - мексиканцы у одного борта, Спруилы у другого - и ехали в поле. Я держался поближе к отцу, опасаясь, что этот гад Хэнк опять начнет ко мне приставать. В то утро я прямо-таки ненавидел всех этих Спруилов, ну, может, только за исключением Трота, единственного, кто встал на мою защиту. А они меня просто не замечали. Я надеялся, что им было за себя стыдно.
Пока мы ехали через поля, я старался вообще не думать о Спруилах. Все-таки сегодня суббота. Чудесный день для всех бедолаг, что вкалывают на поле. На нашей ферме по субботам работали только полдня, а потом отправлялись в город, где вместе с другими фермерами и их семьями ходили по лавкам и магазинам, закупая продукты и прочие необходимые вещи, болтались в толпе на Мэйн-стрит, ловили последние слухи и сплетни - словом, делали все, чтобы хоть на несколько часов забыть о тяжкой работе на хлопковом поле. Мексиканцы и люди с гор тоже ездили в город. Мужчины собирались там группами перед «Ти шопп» и перед нашим кооперативом, болтали, обсуждая урожай и рассказывая разные истории о прошлых наводнениях. Женщины набивались в лавку Попа и Перл, вроде как чтобы закупить всякой бакалеи, и застревали там навек. Детям же разрешалось до четырех часов дня болтаться по тротуарам Мэйн-стрит и прилегающих переулков, а потом начинался дневной сеанс в кинотеатре «Дикси».
Прицеп остановился, и мы попрыгали на землю, держа в руках свои мешки для хлопка. Я был еще полусонный и ни на что не обращал особого внимания. И тут кто-то сказал мне очень-очень ласковым голосом: «Доброе утро, Люк!» Оказалось, это Тэлли. Стояла рядом и улыбалась. Видимо, таким образом она хотела дать мне понять, что ей стыдно за вчерашнее.
Но я все-таки был из Чандлеров и вполне мог продемонстрировать характер и собственное отношение к случившемуся. Я повернулся к ней спиной и пошел прочь, упрямо повторяя про себя, что ненавижу всех этих Спруилов. Я набросился на первый ряд хлопчатника, как будто еще до ленча собирался убрать урожай со всех сорока акров. Однако уже через несколько минут я почувствовал усталость. Я просто затерялся среди бесконечных стеблей хлопка в предрассветном полумраке. И в ушах у меня по-прежнему звучал ее голос, а перед глазами все стояла ее улыбка.
В конце концов, она была всего на десять лет старше меня.
* * *
Субботнее мытье было тем ритуалом, который я больше всего ненавидел. Оно начиналось после ленча и проходило под жестким маминым контролем. Лохань, в которую я едва вмещался, использовалась потом всеми членами семьи. Обычно она хранилась на задней веранде, в дальнем ее углу, стыдливо прикрытая старой простыней.
Сначала мне надо было натаскать воды от насоса на заднюю веранду. Лохань я наполнял примерно на треть. Для этого нужно было восемь раз сходить с ведром к колодцу и обратно, так что я уже был вымотан к тому времени, когда начиналось само мытье. Потом я расстилал на полу веранды простыню и быстро-быстро раздевался догола. Вода в лохани была очень холодная.
С помощью куска мыла, купленного в магазине, и мочалки я начинал старательно оттирать с себя грязь, а также взбивать и мутить воду, чтобы маме не был виден мой срам, когда она придет руководить процессом. Сперва она пришла, чтобы забрать мое грязное белье, потом принесла чистое. Потом вплотную занялась моей шеей и ушами. Мочалка в ее руках тут же превратилась в настоящее орудие пытки. Она скребла мне кожу так, словно грязь, что я собрал на себя во время работы в поле, бросала ей прямой вызов. И в течение всего этого процесса она не уставала поражаться тому, сколько грязи я могу на себя собрать.