— Не говори Иглеру, пока... — сказал я.
— Не скажу, — ответил Тони. Он с полуухмылкой глянул на меня через плечо.
— И председателю тоже, — сказал я. — Или Джерри Клейтону.
Тони расцвел в улыбке, словно солнце ясное.
— Я уж боялся, что ты будешь настаивать.
— Нет. — Я помолчал. — Ты наблюдаешь с воды, а я буду с суши, ладно? И вечером расскажем Иглеру. На наших условиях.
— И спокойненько сможем по-прежнему оставаться в тени.
— Запускай вакуумный насос тихо и не свались с высокой стенки.
— В отчете, — сказал Тони, — напишем, что логово нашла полиция.
— Что они и сделали, — рассудительно сказал я.
— Что они и сделали, — довольно повторил он. Ни я, ни Тони не были фанатичными приверженцами только совещательной политики фирмы, хотя оба более-менее ее придерживались и соглашались, что в большинстве ситуаций это было благоразумно. Тони со своими исключительными, способностями всегда был склонен более активно, чем я, вмешиваться в дело, и его отчеты были сдобрены выражениями типа «было обнаружено» и «случилось так, что», но никогда в них не появлялись более правдивое «я установил десяток нелегальных „жучков“ и услышал...» или «я бросил дымовую шашку и под ее прикрытием...».
Тони подогнал лодку туда, где мы оставили машину, и быстро установил второй приемник, чтобы тот работал через автомобильную антенну.
— Сиди тут, — указал он. — Левый переключатель для «жучка» на нижнем этаже, средний — для верхнего. Кнопки не трогай. Правый переключатель в верхнем положении — я с тобой говорю, в нижнем — ты со мной. Ладно?
Он порылся в невероятной куче оборудования, которое называл своим джентльменским набором, и с довольным кивком откопал пластиковую коробку для ленча.
— Энзэ, — сказал он, показывая мне содержимое. — Ореховые палочки, вяленая говядина, витаминные драже — поддержит в боеспособности несколько недель.
— Это тебе не южноафриканское захолустье, — кротко заметил я.
— Зато за покупками ходить не надо, — хмыкнул он. Он засунул коробку в лодку вместе с пластиковой бутылкой с водой. — Если случится худшее и они решат перевезти ребенка в другое место, то у нас будут большие неприятности.
Я кивнул. Неприятности с законом, с «Либерти Маркет», да и со своим собственным неизбежным чувством вины.
— И не будем забывать, — медленно добавил он, — что где-то поблизости шатаются Терри, Кевин и Питер, размахивая во все стороны своими антеннами как психи. Да еще никогда не узнаешь, не припрется ли этот хренов болван Райтсворт на машине с мигалками к дому Неррити.
— Он псих, но не настолько.
— Он самоуверен. Доволен собой. А это опасно.
Он задумчиво склонил голову набок.
— Что еще?
— Я вернусь в отель, заплачу по счету и соберу чемоданы.
— Верно. Позвони, когда будешь на станции. — Он шагнул в лодку и отвязал ее. — Кстати, у тебя нет темного свитера? Черного, с высоким воротом?
— Есть.
— Хорошо. Встретимся вечером.
Он поплыл прочь. Я посмотрел ему вслед, на его приземистую фигуру, прямо-таки олицетворение физической экономии. Каждое его движение было умелым и уверенным. Он помахал мне на прощание рукой, я повернул машину и тронулся с места с первым проблеском дня.
Медленно ползли часы, полные скуки и тревоги, — наверное, так чувствуют себя в ожидании сражения солдаты. То сердце зашкаливало, то я чуть ли не засыпал. Только раз мое бдение перешло из состояния боеготовности в раздражение, и было это в полдень.
Большую часть утра я слушал «жучок» на нижнем из двух этажей. Я не стоял все время на парковке, а переезжал с места на место, временами останавливаясь на какой-нибудь из улиц в пределах досягаемости передатчика. Похитители по большей части повторяли то, что мы уже слышали, — нытье, нытье, затем рев «заткнись». Раз заплакал Доминик.
— Дитенок хнычет, — сказал первый. Я переключился на «жучок» на верхнем этаже и услышал одинокий душераздирающий плач ребенка, который потерял надежду получить то, чего он хочет. Никто не поднялся поговорить с ним, но его голос тут же заглушила громкая поп-музыка.
Я снова переключился на нижний «жучок» — и чуть не оцепенел. Заговорил еще один голос.
— ...тип сидит в машине в паре улиц отсюда. Просто сидит. Мне это не нравится. И еще он малость похож на одного из тех, кто остановился в отеле.
Первый голос решительно сказал:
— Иди и проверь его, Кев. Если он все еще там, возвращайся. Рисковать мы не можем. Дитенка вниз.
Второй голос ответил:
— Я все утро проторчал у этого проклятого окна. Никого не было видно, никто ничего не высматривал. Просто люди проходили.
— Где ты оставил машину? — спросил Кевин. — Ты ее перегонял.
— На Тартл-стрит.
— Там этот тип и сидит.
Повисло молчание. У типа на Тартл-стрит запрыгало сердце, он быстренько завел мотор и ретировался.
На радиоустановке Тони замигала красная лампочка, и я нажал переключатель, чтобы поговорить с ним, — Я слышал, — ответил он. — Не беспокойся, я уже еду. Когда смогу, свяжусь с тобой.
Я проехал с милю, заехал на стоянку машин у людного клуба и навострил уши, чтобы уловить куда более слабую теперь передачу.
— Тот тип уехал, — наконец сказал чей-то голос. — Что думаешь, Кев?
Последовал неразборчивый ответ.
— Легавыми тут не пахнет. Ни намека. — Первый говорил так, словно пытался убедить себя и всех остальных. — Как Питер и говорил, они не смогут нас окружить здесь незаметно, к тому же, чтобы спустить мальчишку в люк, нужно всего-то восемь секунд. Ты это знаешь, я знаю — мы же проверяли. Полиция ничего тут не найдет, разве что трех парней, которые коротают выходные за карточной игрой.
Опять какие-то неразборчивые слова, затем тот же самый голос:
— Хорошо, мы оба будем смотреть. Я пошел наверх готовиться. Ты, Кев, побродишь по городу и посмотришь, не болтается ли тот тип где-нибудь поблизости. Увидишь его — перезвони, мы решим. Питер не погладит нас по головке, если мы ударимся в панику. Мы должны отдать добро назад живым, так он указал. Иначе мы ничего не получим, сечешь? Да и не хочу я всех этих сложностей себе на задницу из-за фигни.
Ответа я не расслышал, но, кажется, первый передавил-таки.
— Прямо сейчас. Топай, Кев. Пока.
Я вошел в паб, у которого припарковался, и съел сандвич, едва сдерживая дрожь в пальцах. В данном случае политика «не засвечиваться» была, как никогда, обоснованной и существенной, и если бы я не придерживался правил, то рисковал бы жизнью Доминика.