Около полуночи толпа начала потихоньку редеть. Сэм с патрульными организовали посменное дежурство так, чтобы как у парадного, так и у черного хода постоянно дежурили вооруженные люди. Недостатка в добровольцах не наблюдалось. Мисс Калли никогда не мечтала о том, чтобы ее милый богобоязненный дом превратился в неприступную крепость, однако в сложившихся обстоятельствах не возражала.
Мы поехали по заполненным людьми улицам к дому Хокутов, где нашли мирно спящего в машине на подъездной аллее Бустера. Налив себе бурбона, уселись на крыльце и, время от времени прихлопывая москитов, попытались оценить ситуацию.
— Он очень терпелив, — сказал Гарри Рекс. — Наверняка выждет несколько дней, пока соседи устанут дежурить на верандах и бдительность немного ослабеет. Присяжные тоже не смогут долго жить взаперти в своих домах. Он будет дожидаться...
Тревожным фактом, который держался в секрете, был телефонный вызов, поступивший в сервисный центр за неделю до убийства. При схожих обстоятельствах был выведен из строя трактор на ферме Андерсона. Мо Тиле, бывшего одним из четырех основных механиков, туда не послали. Убийца увидел сквозь окошко прицела чей-то другой ярко-желтый комбинезон.
— Он терпелив и осторожен, — согласился я. Между двумя убийствами прошло одиннадцать дней, никакого ключика к разгадке преступник не оставил. Если это действительно был Дэнни Пэджит, то налицо был разительный контраст между его первым убийством — Роды Кассело — и двумя последними. От жестокого преступления, совершенного в состоянии аффекта, он продвинулся к хладнокровным казням. Вероятно, этому научили его девять лет тюрьмы. У него было достаточно времени, чтобы вспомнить лица всех двенадцати присяжных, отправивших его в заточение, и разработать план мести.
— Это еще не конец, — сказал Гарри Рекс.
Одно убийство можно счесть единичным актом. Два свидетельствовали о том, что это замысел. Третье могло привести к тому, что небольшая армия полицейских и членов «комитета бдительности» будет послана на остров с объявлением войны.
— Он будет ждать, — повторил Гарри Рекс. — Вероятно, долго.
— Знаете, я подумываю о том, чтобы продать газету, — неожиданно признался я.
Он сделал большой глоток, потом спросил:
— Зачем?
— Деньги. Компания из Джорджии предложила мне весьма солидную сумму.
— Сколько?
— Много. Больше того, о чем я мог мечтать. Я смогу долго не работать. Может быть, вообще никогда.
Идея о том, что можно не работать, произвела на Гарри Рекса впечатление. Его ежедневная рутина представляла собой десятичасовой безостановочный хаос общения с чрезвычайно нервными, возбудимыми разводящимися клиентами. Адвокат часто трудился по ночам, когда в офисе было тихо и он мог спокойно размышлять. Жил он недурно, но, разумеется, считал каждое пенни.
— Сколько времени вы владеете газетой? — спросил он.
— Девять лет.
— Трудновато будет представить ее без вас.
— Может быть, именно поэтому дело и пора продать? Я не хочу стать еще одним Уилсоном Коудлом.
— Что вы собираетесь делать?
— Устроить себе передышку, попутешествовать, посмотреть мир, найти какую-нибудь милую даму, жениться на ней, заиметь детей. Дом-то у меня вон какой большой.
— Значит, вы не уедете отсюда?
— Куда? Здесь мой дом.
Еще один долгий глоток.
— Не знаю. Нужно подумать, — сказал он и с этими словами отбыл.
При таком нагромождении трупов история неизбежно должна была привлечь больше внимания, чем могла обеспечить ей «Таймс». На следующее утро в редакцию прибыл знакомый репортер из Мемфиса, а еще через двадцать минут к нам присоединился газетчик из Джексона. И тот, и другой освещали жизнь севера Миссисипи, где самыми горячими новостями бывали обычно взрывы на какой-нибудь фабрике или очередное обвиненное в правонарушении должностное лицо.
Я ознакомил коллег со сложившейся у нас накануне убийств ситуацией: освобождение Пэджита под честное слово и страх, охвативший округ. Мы не были конкурентами — они писали для крупных ежедневных изданий, которые и между собой тоже почти не пересекались. Большинство моих подписчиков читали либо одну, либо другую из этих газет. Популярностью пользовалась еще тьюпелская.
К тому же, признаться честно, я начинал утрачивать интерес — не к возникшему кризису, а к журналистике как профессии. Меня уже манил большой широкий мир. Сидя за кофе и обмениваясь информацией с этими двумя ветеранами, каждый из которых был старше меня и зарабатывал около сорока тысяч в год, я размышлял о том, что, как ни невероятно, могу прямо сейчас все бросить и спокойно удалиться на покой с миллионом в кармане. Словом, мне было нелегко сосредоточиться.
В конце концов они уехали заниматься своими делами, а несколько минут спустя позвонил весьма взволнованный Сэм:
— Вы должны приехать немедленно.
Маленькая команда стражей продолжала охранять дом Раффинов. У всех четверых глаза покраснели от бессонной ночи. Сэм проложил мне дорогу через лагерь защитников, и мы прошли на кухню, где мисс Калли лущила бобы. В прежние времена она всегда занималась этим на заднем крыльце. Тепло улыбнулась мне, как обычно, по-медвежьи крепко обняла, но я заметил, что она чем-то весьма обеспокоена.
— Пойдемте, — сказала она. Сэм кивнул, и мы последовали за ней в маленькую спальню. Мисс Калли закрыла дверь, словно снаружи шныряли вражеские лазутчики, и исчезла в узкой кладовке. Мы в недоумении ждали, пока она там что-то искала.
Наконец она появилась с каким-то старым блокнотом, который, надо полагать, был глубоко запрятан в этой кладовке.
— Что-то здесь не так, — начала она, присаживаясь на край кровати. Сэм сел рядом с матерью, я — в качалку напротив.
Мисс Калли листала страницы своих заметок.
— Вот! — Она наконец нашла то, что искала. — Мы торжественно поклялись никогда не рассказывать никому о том, что происходило в комнате совещаний, но сейчас это слишком важно, чтобы продолжать хранить тайну. Виновным мы признали мистера Пэджита быстро и единогласно. Но когда речь зашла о смертной казни, несколько человек высказали несогласие. Мне, разумеется, не хотелось никого посылать на смерть, но я поклялась следовать требованиям закона. Обсуждение проходило очень бурно, было сказано немало резких слов, прозвучали даже оскорбления и угрозы. Не очень-то приятно было там находиться. Когда линия фронта определилась окончательно, оказалось, что трое присяжных категорически выступают против смертной казни и менять своего решения не намерены.
Она показала мне соответствующую страницу своих записей. Четким разборчивым почерком там в две колонки были написаны имена — в одной девять, в другой — три: Л. Фаргарсон, Мо Тиле и Максин Рут. У меня, глядя на эти три имени, челюсть отвалилась от изумления, а следом пришла мысль: возможно, передо мной список убийцы.