И однажды погожим майским днем Ганс вышел на Арбатскую площадь, настроил свою дудочку на клерковскую частоту и заиграл волшебную мелодию. Первыми зашевелились ведущие экономисты. Они молча встали, почесали засидевшиеся задницы, сделали знак ведомым экономистам и потянулись к выходу. Ведомые экономисты шли за ними, как зачарованные, слушая дудочку Ганса, которая играла негромко, но была слышна по всей Москве. Потом пошли начальники отделов. По пути они отделяли зерна от плевел, то есть тех, кому нужно уйти, от тех, кому нужно остаться. За ними следовали финансовые директора, просто директора и генеральные директора. Бухгалтеров Ганс почему-то не тронул, и они остались на месте.

Финансовые аналитики несли с собой финансовые анализы. Биржевые аналитики – биржевые анализы. Аналитики рынков – анализы рынков. Специалисты по ценным бумагам несли сразу по два анализа – технический и фундаментальный. Все анализы, как им и полагается, были в стеклянной посуде с плотно завинчивающимися крышками, и на каждой баночке имелась наклейка с надписью, кем этот анализ произведен. Это чтобы Ганс не перепутал, хотя ему, кажется, было все едино. Но аналитики все равно гордо несли свои анализы, потому что только их и умели делать.

Ганс повел толпу клерков по Новому Арбату, потом по Кутузовскому проспекту, через Триумфальную арку и увел на Запад, потому что с Запада они к нам и пришли.

Много в Москве оказалось клерков. Они шли с двенадцати часов дня до глубокой ночи, и колонна клерков все никак не кончалась, только пыль стелилась над дорогой от модельных офисных туфель. Колонна клерков напоминала колонну пленных немцев много лет назад, с той лишь разницей, что их никто не охранял. Но это было и не нужно, потому что мелодия дудочки держала их вместе лучше всякой охраны. Вот только анализы то и дело выпадали у них из рук и разбивались о мостовую. Жалко было смотреть – сколько труда зря пропадало!

А клерки, которые не успели выйти со всеми, или которых не пускали домашние, просто выпрыгивали из окон, но не разбивались, а плавно и мягко, благодаря волшебной мелодии, опускались на землю и присоединялись к колонне. Хорошая была мелодия, завораживающая. Слушать бы ее и слушать, смотреть бы на людской поток и смотреть.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, закончились и клерки. Было уже далеко за полночь, когда походкой парализованных лунатиков проканали последние. Они тащили с собой портфели, ноутбуки и дыроколы, думая, что они им еще когда-нибудь пригодятся.

Ганс так не думал, но ничего говорить не стал – он был занят игрой на дудке.

А на следующий день москвичи проснулись в другом городе. Никто никуда не торопился. Было так тихо и спокойно, как не было уже много лет. Все улыбались друг другу, никто не дергался и не излучал агрессию. Еще через пару недель все узнали, что перестали расти цены на нефть, потому что пропали биржевые клерки, никогда живой нефти в глаза не видевшие, а только дурачившие всех своими фокусами с трехмесячными фьючерсами и нагонявшие мандраж на настоящих нефтяников.

По той же причине перестали расти цены на продукты питания, а цены на квартиры даже поползли вниз. Из киосков исчезли глянцевые многосисечные журналы, а из телевизора – попса. С домов сама собой облезла реклама. В магазинах появились трехлитровые банки с настоящим соком и пропало поганое пойло в тетрапаках.

Все вздохнули с облегчением и поняли, что Ганс не зря получил свои деньги.

– Только бы они не вернулись, – сказал кто-то и сплюнул три раза через левое плечо.

Другие согласились с ним и постучали по дереву.

Но Коржик знал, что они не вернутся. Он видел, чем закончилось дело. Ганс довел клерков до обрыва, как раз к тому месту, где Россия нависает над Европой и Америкой.

– Получите обратно, – негромко сказал Ганс в пространство, ни к кому не обращаясь.

Говорил он по-русски и совершенно без акцента.

– Нам чужого не надо! – добавил он.

А затем повернулся к клеркам и гаркнул:

– Всем фиксировать прибыль! Экономика вступает в рецессию, рынки накануне спада, волатильность высокая. Инвесторы перекладываются в драгметаллы!

Клерки заблеяли и послушно посыпались с обрыва, прижимая к груди портфели, уцелевшие анализы, ноутбуки и дыроколы. Некоторые, не приходя в сознание, продолжали читать народные клерковские газеты «БарыгаЪ» и «Неведомости», другие натужно кнопили смартфоны и КПК.

Когда с обрыва упал последний клерк и улеглась пыль, Ганс исчез, словно растворился в воздухе.

Что стало с клерками дальше, никто так и не узнал. Коржик не захотел смотреть вниз, чтобы и самому не свалиться, а мейлов и смс от них не было. Только он никак не мог взять в толк, что же все-таки произошло с ним самим – ушел ли он с клерками или остался в Москве? Если ушел, то, может, ему тоже следовало броситься с обрыва вместе со своими братьями? А если остался, то откуда ему известно, чем все закончилось?

Потом он вспомнил, что уехал из Москвы с ворованными деньгами, а значит, все-таки бросился с обрыва, только с другого.

73

Подъезжаем к Белгороду! – объявила проводница. – Мужчина, вставайте! Коржик продрал глаза и посмотрел в окно. Была уже ночь, показались окраинные огни города. «Поздно объявила, – подумал он, – наверное, сама проспала». Немного болела голова. Он решил, что его продуло от окна.

Он спрыгнул с полки и стал спешно собираться. Соседи спали. Женщина лежала лицом вниз, а мужчина накрылся почти с головой. Закинув рюкзак на спину, он взял сумку и из дверей еще раз оглянулся на купе – не забыл ли чего? Ему показалось, что попутчики какие-то не такие – те, вроде, были похудее. «Это от одеял», – решил Коржик и пошел к выходу.

– Билет нужен? – спросила проводница.

Коржик на секунду задумался.

– Да.

Она порылась в дерматиновой папке с кармашками и протянула ему сложенный в двадцать восемь раз билет.

Он зашел в здание вокзала и посмотрел расписание. Первая электричка на Харьков отправлялась в пять тридцать утра. «Нужно сдать вещи», – подумал он.

Поставил сумку в окно камеры хранения. Служащий взялся за ручки и одновременно окинул его взглядом.

– Рюкзак будете сдавать? – спросил он.

– Нет.

Он отнес сумку на стеллаж и стал выписывать квитанцию:

– Фамилия?

Коржик едва не сказал «Фролов», но вовремя вспомнил, что Фролова больше нет. По крайней мере, на некоторое время.

– Погребняк, – назвал он фамилию из украинского паспорта.

Все его следы обрывались в Москве. Там он пропал вместе с деньгами. Толян должен думать, что его ограбили и убили.

Он пошел в зал ожидания. Остаток ночи предстояло коротать здесь. Можно было пойти в гостиницу, но ему не хотелось светить паспорт, даже украинский.

В зале было прохладно. Он устроился на жестком деревянном сиденье и огляделся. Тут и там сидели люди с баулами и бурдюками, бродили бомжи. Один ходил по залу кругами и оставлял за собой длинный шлейф густой вони, настолько плотной, что ее можно было нарезать ножом.