Энстис бросил взгляд на Байэма, и оба тут же поспешили отвести глаза в сторону. Но они отлично поняли друг друга. Лицо Байэма выражало сочувствие.
— Разумеется, — примирительно произнес лорд, — я просто объясняю свое отношение к нему. Лично я не знаком с мистером Уайльдом или с кем-нибудь из его почитателей, если на то пошло. Я всего лишь немного знаю его стихи, вот и все.
— Я отдаю предпочтение классическому театру, — решила резко переменить тему миссис Уолтерс. — А вы, леди Байэм? Мне недавно посчастливилось видеть сэра Генри Ирвинга в «Гамлете». Поистине вдохновляющее впечатление.
Улыбнувшись лорду Энстису и попрощавшись взглядом с четой Байэмов, Шарлотта извинилась и, сославшись на свой долг хозяйки, поспешила к другим гостям, оставив поле словесных сражений за миссис Уолтерс.
Остальные полчаса Шарлотта обменивалась вежливыми, ничего не значащими фразами почти со всеми, с кем еще не успела поговорить, обошла несколько раз стол, чтобы убедиться, что всего хватает, проверила, трезвы ли музыканты, в чем у нее было немало сомнений, и улучила минутку, чтобы обменяться мнениями с Джеком по поводу успеха вечера.
В полночь она снова оказалась рядом с тетушкой Веспасией, и они в спокойном и приятном молчании прошли по комнатам. Дойдя до террасы под танцевальным залом, женщины заметили лорда и леди Байэм. Свет китайских фонариков, мягко падавший на лицо и темные волосы женщины, придавал ей некую загадочность.
Они обменялись скупыми фразами, а затем разговор от светских новостей перешел к тому, что их всех интересовало, — к политике. Само собой разумеется, речь зашла о предстоящих выборах. Имена Рэдли или Фитцгерберта, естественно, не произносились, но то и дело упоминались какие-то обстоятельства или факты, касающиеся в той или иной степени конкретных личностей. Не раз Шарлотта ловила на себе взгляд Элинор Байэм, и они невольно обменивались улыбками.
— Конечно, все это очень сложно, — заявил лорд вполне серьезно и без всякого превосходства, которое Шарлотта так не терпела в чиновниках высокого ранга. — Редко когда принимаются финансовые решения, затрагивающие лишь определенную группу людей или чей-то конкретный интерес. Мне кажется, некоторые из наших будущих реформаторов это не понимают. Деньги представляют богатство, но сами богатством не являются.
— Я этого не понимаю, — с подкупающей искренностью призналась Элинор. — Мне казалось, что деньги всегда были наиболее очевидной формой богатства.
— Деньги — это просто бумажки, моя дорогая, — с едва заметной улыбкой объяснил Байэм. — В лучшем случае это золото, товар весьма ограниченного пользования. Его не съешь, в него не оденешься, оно не сможет удовлетворить и другие жизненные потребности. Оно приятно глазу и не подвержено порче и времени, но менее полезно, чем сталь, и неизмеримо менее нужно и полезно, чем уголь, древесина, хлопок, зерно, шерсть и мясо.
— Я не понимаю тебя, — возразила неудовлетворенная ответом мужа Элинор.
В эту минуту к ним присоединился молодой человек с тяжелыми веками, затенявшими яркий блеск его глаз, с крупным носом и необычайно красивыми вьющимися темно-каштановыми волосами, небрежно подстриженными и уже изрядно отросшими. Он не раздумывая присоединился к разговору, не представляясь сам и не ожидая, что кто-то его представит.
— Деньги — это средство, с помощью которого цивилизованный человек договорился совершать обмен товарами намного быстрее и проще, но это всего лишь механизм. — Он протянул вперед свои длинные, нервные руки. — И если договор не соблюдается — потому что в одних руках сосредоточился весь товар, достойный обмена, — тогда деньги, как средство обмена, теряют свое значение, они никому не нужны. Каравай хлеба — всегда каравай хлеба. Он может прокормить человека в течение нескольких дней. А вот кусок бумаги будет стоить столько, сколько мы ему определим, не меньше и не больше. Если этот договор нарушается, наступает финансовый кризис, анархия. — Он по очереди взглянул в глаза каждому. — Именно это происходит, когда мы даем людям деньги в долг под непомерные проценты, а платим им так ничтожно мало за их товар и труд, что они никогда не смогут вернуть нам долги. Поскольку правила устанавливаем мы, цены тоже наши, и мы держим должника в руках.
— Это действительно вас так волнует, мистер… — с интересом обратилась к юноше Веспасия, но, не зная его имени, запнулась и поэтому не стала критиковать его манеры, чего так опасалась Шарлотта.
— Питер Валериус, — представился молодой человек, чуть покраснев, что самому приходится это делать. — Простите. Да, я взволнован.
Шарлотта, как хозяйка, постаралась тут же всех перезнакомить, начав, конечно, с тетушки Веспасии. Она не могла вспомнить, слышала ли имя этого юноши, когда встречала гостей, и теперь не решилась спросить, был ли он приглашен.
— Ростовщичество в виде ли сделки одного человека с другим или в международном масштабе, когда сделка заключается между странами, — это одно из самых гнусных видов человеческой деятельности. — Валериус повернулся к Шарлотте. — Надеюсь, что торговля и банковская деятельность станут объектом пристального внимания мистера Рэдли.
— Я уверена в этом, — быстро сказала Шарлотта. — И намерена сама ему это подсказать. Он очень болезненно реагирует на любые проявления социальной несправедливости.
— Но он может не получить поддержки от своей партии, — предупредил ее Валериус, словно забыв о присутствии лорда Байэма, хотя стоял рядом с ним. — Он не завоюет этим себе друзей, и, разумеется, у него будет мало шансов продвинуться по службе.
— Я не думаю, что он ставит перед собой цель добиваться высоких постов, — искренне возразила Шарлотта. — Он вполне будет доволен оказанием помощи тем, кто этого заслуживает.
Юноша внезапно улыбнулся широко и весело. Улыбка на его лице была естественной и обаятельной.
— Вы таким же образом намерены выяснить взгляды мистера Фитцгерберта? — с ироничной усмешкой высказал предположение Байэм.
— Конечно, — искренне ответил Валериус, глядя на собеседника широко открытыми глазами. — Разве не для того устраиваются эти великолепные балы? Чтобы узнать, кто во что верит, кто за что готов бороться, насколько упорно и с какой степенью риска…
— Достаточно откровенно, — с сожалением промолвил Байэм. — Теперь я понимаю, почему вы сами не баллотируетесь.
Лицо Валериуса чуть покраснело; впрочем, он не был смущен. Но прежде чем молодой человек смог продолжить спор, им помешала герцогиня, двигавшая-ся к ним, как галеон под всеми парусами, в окружении трех дочерей.
— Моя дорогая леди Байэм, — произнесла она зычным контральто. — Как я рада видеть вас. Какой великолепный бал! — Приблизившись, она лишь немного понизила голос, что уже означало почти конфиденциальность беседы. — Меня почти убедили, что это собственный дом миссис Рэдли — во всяком случае, так поклялась мне леди Биглоу. Кто знает, ведь нынче принято снимать чужие дома для приемов, если считают, что собственный недостаточно шикарен. — Бесцветные глаза герцогини многозначительно округлились. — Как можно составить представление о человеке, когда даже не знаешь, принадлежит ли ему вся эта мебель? — Она наклонилась к леди Байэм. — Расскажите мне подробнее о Джеке Рэдли. Кто он, вы знаете его? Должна признаться, я ничего о нем не слышала. — Герцогиня словно не замечала присутствующих.