С раннего возраста Пяндж умел читать. Этому его обучил отец, сержант Смирнов. Он пробовал обучить и мать, но той грамота не далась, а Пяндж освоил ее играючи. Он смог бы и писать, если бы у него было чем держать карандаш, но в копыте ничего такого не предусмотрено. А вот говорить у него не вышло, хотя он и потратил на это много времени. Природа дала ему не те голосовые связки и, кроме крика «иа», ничего не получалось, сколько он ни мучил себя за околицей кишлака.
Дехкане стали обращать внимание на одинокое животное, орущее в полях дурным голосом, и он прекратил свои упражнения, чтобы не будоражить односельчан. Пяндж был умным и справедливо рассудил, что ум не надо лишний раз выставлять на показ.
Пяндж любил фантазировать, что было бы, если бы у него оказалось немного больше человеческих способностей. Например, он умел бы говорить. Тогда, наверное, его взяли бы в школу и он смог бы ее окончить. А после поступил бы в институт. По профилю, так сказать, в ветеринарный, в Душанбе. И лечил бы собратьев. Кому, как не ему, лучше понимать их проблемы со здоровьем?
А мог бы выучиться и на агронома. Их кишлачный агроном на ишаке ездил по полям, а так один ишак смог бы делать все сам. Экономия очевидна. Про другие институты Пяндж и не мечтал. МГУ, МГИМО или «Плешка» были не для него. Не по уму, конечно, а по имиджу. Эти снобистские вузы просто не допустили бы четырехногого студента в свои аудитории. Хотя это и могло бы послужить им неплохой рекламой. Впрочем, несколько двусмысленной. Но – не судьба. Он понимал, что придется прожить жизнь простого ишака со всеми ее лишениями и тяготами.
Иногда Пяндж думал, что могло случиться и иначе и его мать Зурна могла родить мальчика, пусть даже и с длинными ушами, как у Пиноккио. Тогда сержант признал бы его своим сыном и увез с собой. И у него была бы жизнь нормального городского ребенка: школа, спортивная секция, институт. Потом Пяндж забрал бы к себе мать и стал о ней заботиться.
Интересно, где сейчас его отец? У него, наверное, другая семья и он совсем забыл про сына-ишака. Повидаться бы с ним. Не для упреков, а просто так – родной человек как-никак. Они вдвоем могли бы катать детей в парках и неплохо зарабатывать на этом. А по вечерам отец читал бы ему сказки, которых не читал в детстве. Эх, судьба-злодейка!
В кишлаке хозяином Пянджа был пожилой таджик Насруло. Когда началось великое переселение таджикских дворников в Москву, Насруло уже давно не занимался наркотрафиком. Денег стало не хватать даже на самое необходимое, не на что было купить простого гашиша. Глядя, как все, кто мог держать в руках кетмень, то есть лопату и скребок, потянулись в столицу далекой России, Насруло потрепал Пянджа по холке и решил:
– Едем!
– Куда ты, старый? – всполошилась жена. – Не по годам тебе дворником быть!
– А я не дворником! – загадочно сказал Насруло.
– А кем же?
– Вот на нем, – он кивнул на Пянджа, – детей катать буду.
– Кому вы там нужны? – возразила жена. – Там ишаков и без вас хватает.
– Молчи, женщина! – прикрикнул Насруло. – Я так решил и так будет!
Пяндж возликовал. Может, получится повидаться в России с отцом? Но сильно он на это не рассчитывал, потому что адреса отца не знал, а говорить не умел.
Всякими правдами и неправдами Насруло с ишаком добрались-таки до Москвы.
Где товарными вагонами, где попутками, где пешком. Заняло это больше месяца. Случайные попутчики, узнав, куда направляется Насруло с ишаком, смеялись и говорили, что ишака легче было бы купить на месте. Но у Насруло денег на нового осла не было.
– Тогда продал бы ишака дома и купил под Москвой, – советовали они.
– Тех денег не хватит и на одно копыто, – отвечал он. Пяндж был этому только рад. Уж если судьба сделала его скотом бессловесным, так хоть в Москве побывать, людей посмотреть. «Кто в Москве не бывал – красоты не видал», – любил говаривать его отец, и Пяндж эту поговорку запомнил.
В Москве Насруло столковался с земляками-дворниками и его пустили пожить в мусоросборнике. Они и сами там жили. К вони и громыханию летящего по трубе мусора он быстро привык, но продолжал вздрагивать, когда сверху бросали бутылки. К счастью, по ночам это случалось редко.
Для ишака Насруло нашел стоящую на отшибе ракушку, которой давно уже никто не пользовался. Быть может, хозяева о ней просто забыли. Насруло сделал небольшой подкоп с обратной стороны ракушки, как раз чтобы просунуть голову, и увидел, что она пустая. После этого он со спокойной совестью сбил старый замок и повесил свой, купленный у дворников, которые нашли его в мусоре. Дворники неплохо здесь пристроились – одевались и питались из контейнеров, денег почти ни на что не тратили, разве что на «черняшку» или героин.
Насруло стал ставить Пянджа в ракушку. «Если повезет, до холодов хозяева не хватятся», – подумал он.
Днем они с Пянджем катали детей в парке, а ночью спали в мусоросборнике и ракушке, каждый на своем месте. Пяндж за это время основательно подучил русский язык, который в Таджикистане знал плохо и с сильным акцентом. Их услуга пользовалась спросом, особенно по выходным, когда родители гуляли с детьми. У Насруло завелись деньги. Он смог кое-что посылать домой старухе и внукам, а кое-что откладывал на черный день. Он стал даже подумывать о покупке домика в глухой деревне во Владимирской области, где бы они с Пянджем могли пересидеть зиму. Через пару месяцев он должен был накопить требуемую сумму.
Но судьба распорядилась иначе. В тот день, когда Пяндж в последний раз видел Насруло, наркодехканину нездоровилось. Он то и дело доставал какие-то таблетки и совал под язык. Кое-как дотерпев до середины дня, Насруло перестал катать детей и поплелся домой. Временами уздечка падала у него из рук, и тогда Пяндж шел за ним сам. Насруло было так плохо, что в ракушке он забыл снять с Пянджа седло и уздечку. Хватаясь за сердце, он по стеночке тихо вышел наружу и закрыл ракушку.
Больше ишак его не видел. Он так и не узнал, что стало с его хозяином дальше. Умер ли он в своем мусоросборнике от сердечного приступа сам, придушили ли его земляки, чтобы забрать зашитые за подкладку деньги на домик, а тело выбросили в мусорный контейнер; или же его увезла «скорая» в больничку, где его подлечили и он остался жив либо не жив.
В любом случае Пяндж не сильно о нем жалел. Насруло был не очень добрым хозяином – кормил не досыта, чистил редко, а случалось и бил. Пянджу было обидно сносить побои от человека, который глупее, чем он сам. А то, что Насруло глуп, он понял сразу же по его разговорам. Простой язык, примитивные суждения, ограниченный кругозор. Если бы Пяндж мог разговаривать, то с Насруло ему и поговорить было бы не о чем.
Пяндж простоял в закрытой ракушке три дня. Он терпеливо, с истинно ишачьим упрямством сносил голод, жару от нагретого солнцем металла и неудобство из-за неснятого седла и уздечки. А на четвертый день ранним утром даже его упрямое терпение кончилось и он начал орать. Но его никто не услышал – слишком далеко стояла ракушка от домов и слишком тихим был его голос – Пяндж ослабел от трехдневного голодания.