– Сам знаю, что много! Сколько раз говорить! Пока мы здесь, называть меня «Акакий Акакиевич»! А то забудетесь, ляпнете при посторонних… Ну, толковые мнения есть?

Крайнее раздражение, в котором пребывал начальник, лучше всего свидетельствовало: дело швах.

– Если б пострелять дозволили – другое дело, – степенно сказал Лютиков. – Сами же велели: без кровянки. И чтоб тихо. Как тут по-тихому обтяпаешь, когда вокруг него столько псов цепных?

– Нет, Акакий Акакьич, – припечатал колено ладонью Никашидзе. – По-тихому не получится. Даже не думайте.

Глаза штабс-ротмистра грозно округлились. Появилось на ком сорвать досаду.

– Ты как разговариваешь с офицером, сукин сын! – зашипел князь. – Ты на кого это рукой машешь?! Встать!

Агент вскочил, вытянул руки по швам. Кровать качнулась, и двое остальных завалились на бок.

– Виноват, ваше благородие! То есть Акакий Акакиевич!

Козловский только зубами скрипнул – теперь уже рассердился на самого себя, за несдержанность.

– Да сядь ты!

– Так чё делать-то? Говорите, сполним, – пожал плечами, как всегда, невозмутимый Лютиков.

Опять замолчали.

Штабс-ротмистр дергал себя за ус. Романов смотрел в окно. Там по озеру пролегла лунная полоса, напомнившая ему Кларину руку.

– Раз толковых идей нет, будем действовать по плану, который разработан нашей резидентурой, – сухо, недовольно заговорил наконец Козловский. План, придуманный в Берне, ему не нравился. Во-первых, слишком рискованный и чреватый неприятностями с полицией. А во-вторых (и если честно, в-главных), потому что придуман в Берне, а не самим князем. – Завтра вечером Зоммера на вилле не будет. Наш военный агент приглашает его на встречу в Локарно. Якобы для переговоров о закупке некоторых материалов. На вилле остаются шестеро охранников плюс старичок архивариус…

– Вот это подходяще, – кивнул Лютиков.

Булошников пихнул его локтем: заткнись, когда командир говорит. Однако и сам не удержался, вставил:

– Шестерых уж как-нибудь сделаем, Лавр Константиныч. Не сомневайтесь.

И огромными ручищами изобразил, будто сворачивает кому-то шею.

– Дура ты баба, Василиса! – встрял Никашидзе, которому хотелось реабилитироваться в глазах начальства. – Акакий Акакьич русским языком сказал: без трупаков.

– Акакий Акакиевич, чего он дразнится! – плаксиво возопил Булошников. – Сам он «баба»!

– Молчать! Никашидзе прав: убивать нельзя. Нужно попасть в секретную комнату и забрать оттуда картотеку. Во что бы то ни стало.

Агенты переглянулись. У Лютикова возникло сомнение.

– Если у них там обычный замок, я его сделаю, какой мудреный ни будь. Но по элестричеству я не того… Там надо цифирь знать.

– По «электричеству», лапоть, – поправил Никашидзе. – Если там цифирь, дедушка ее должен знать. Клянусь, всё мне расскажет.

Князь, чуть покраснев, предупредил:

– Ты только гляди у меня, без изуверства.

– Обижаете, Акакий Акакьич! Он полюбит меня, как внука!

Все засмеялись, а в Алеше вдруг проснулась совесть. Половину он пропустил мимо ушей и теперь хотел поучаствовать в разработке диспозиции.

– А как мы попадем на виллу? Там же стены. И часовые.

– Не мы, – поправил его штабс-ротмистр и кивнул на агентов. – Они. Их работа. Наше с вами дело обеспечивать прикрытие. Завтра ребята выступят первыми. Потом поете вы, долго. Я барабаню по клавишам. Нужно продержать зал в течение часа. Как, молодцы, за час управитесь?

– Ерунда-с, – красуясь, поиграл бровями Никашидзе. – Ехать тут пять минут. Еще к аплодисментам поспеем. А насчет стены, Алексей Парисович, не переживайте. Мы с Лютиковым там один шикарный дуб присмотрели…

Луны волшебной полосы

Романов возвращался в свой «люкс» по пустому коридору. Здесь, в бельэтаже, пол был не дощатый, как на чердаке, а укрытый толстым ковром, и шаги не нарушали ночной тишины. Когда Романов открыл дверь номера, ему под ноги легла лунная дорожка. Не включая света, постоялец прошел по ней до самого окна и стал смотреть на озеро. Оно мерцало и искрилось. Алеше, пребывавшему в настроении восторженно-поэтическом, подумалось: словно черное лаковое блюдо, на котором рассыпаны бриллианты. Несмотря на поздний час, спать не хотелось совсем. Да и как тут уснешь?

Позади раздался тихий шелест. Чуть колыхнулся воздух. На плечи Романову опустились две обнаженные руки.

Задохнувшись, он обернулся.

– Вы?!

Перед ним стояла Клара. В ее глазах, очень близко, отражались две маленькие луны.

– Тихо, тихо, – прошептала она, лаская пальцами его шею.

Алеша хотел прижать ее к себе, но это не так просто, если одна рука на перевязи.

– Не бистро, не бистро, – снова шепнула Клара, чуть отстранилась и сделала вот что: взяла его за левую ладонь и, раздвинув легкий газ, положила ее себе на грудь. Под накидкой ничего не было – гладкая, нежная кожа. От бешеного толчка крови Алеша чуть не потерял равновесие, так закружилась голова.

– Я… я… знаю, это нельзя… это очень нельзя, – бормотала Клара, подставляя ему лицо, шею, плечи для поцелуев. – … Все равно… Пускай… Люны волшебной полёсы…

И всё завертелось…

Алеша лежал на спине совершенно обессиленный и, даром что спортсмен, хватал ртом воздух, всё не мог отдышаться и прийти в себя. Клара же, несмотря на кажущуюся хрупкость, усталой совсем не выглядела, дышала размеренно, да еще мурлыкала песенку. Опершись на локоть, она водила пальчиком по Алешиной груди. На пальчике посверкивало кольцо с алмазом. Вдруг острый ноготок сердито царапнул по коже.

– Я знаю, что ты думаешь! Ты думаешь, что я без стыда. Что я распутина, да? Танцорки все такие, да? Бесчестные? Скажи!

Ее глаза наполнились слезами.

– Нет, что ты…

Но Клара нетерпеливо мотнула головой: молчи!

– Я самая честная. Другие женщины притворяются, я нет. Жизнь такая короткая! Молодость еще больше короткая! Ты мне так нравился, так нравился… – Она просияла улыбкой, смахнула слезинку и пропела. – «Сядь поближе, гитару настрой, будут плакать волшебные струны…»

Однако теперь настала очередь Алеши хмуриться.

– Этот лысый поэт, он тебе тоже… нравится?

Клара передернулась и легла на спину.