Жорка оказался относительно молодым человеком, исполненным значительности, но с выразительной и чуть комичной внешностью типично одесской национальности. Как сюда затесался «Евстафьевич» – уму было непостижимо. Но Турецкий заметил, что Свирский в начале, представляя ему Жорку, назвал его Евсеевичем, и тот принял это с естественным для одессита спокойствием. И после краткого вступления Свирского на первые же вопросы Александра Борисовича Жорка стал отвечать обстоятельно и серьезно. Казалось, он был заранее готов к встрече с московским сыщиком и только о том и думал, как бы поскладнее изложить ему свое возмущение по поводу явных нарушений следствия при осмотре места происшествия.
Собственно, интерес Турецкого сводился к вопросу о том, кем и как были найдены улики против Калужкина. Почему стали немедленно искать гильзы там, где они словно были положены заранее? Кто конкретно искал? Где был криминалист в это время? Чем занимался? Есть ли подтверждение нарушений во время осмотра места происшествия? Были ли приглашены понятые? Кто мог бы засвидетельствовать нахождение этих улик, кроме самого следователя Полозкова? Словом, Турецкий хотел «увидеть собственными глазами», как нашли улики. И очень надеялся на профессиональную память криминалиста. И тот «не подвел». Достаточно подробно рассказал, как вызвали дежурную бригаду и его подняли среди ночи. Как обшаривали округу при свете ручных фонариков, поскольку уличные фонари не горели. И фары от машины не могли осветить пространство. Именно в такой ситуации капитан Полозков закричал: «Нашел!» И тут же подошел к Жорке, неся в руке стреляную гильзу от автомата, как определил сразу криминалист. Доктор должен помнить этот факт. А потом следователь повел Жору туда, где обнаружил гильзу. «Пятачок» сухой травы во дворе пчеловода Калужкина был тщательно истоптан, будто надо было скрыть чьи-то следы. Он же, то есть Полозков, и потребовал, чтобы факт обнаружения гильзы был зафиксирован в протоколе.
– А мог он сам принести туда гильзу в кармане и там «найти» ее неожиданно? – спросил Турецкий, уже предвидя ответ.
– А то как же?! – запоздало возмутился Жора. – Я ему и сказал, вот и доктор слышал, так он меня просто послал. Заявил, что я лезу не в свои дела. А какие мои дела? Он и ответил: фиксировать найденные улики и помалкивать в тряпочку. Он, правда, погрубее выразился насчет того, куда мне идти со своими сомнениями. Да, Иван Иванович? – доктор согласно кивнул. – Ну, манера у него такая, так что, мол, и обижаться нечего.
– А вы – что?
– Как что? – удивился Жора. – Мне больше всех надо? Да сколько таких выездов было?! Ссориться с ним – значит, извините, – Жора оглянулся на Зину, заинтересованно слушающую их разговор, и, помолчав, закончил: – Ну, как бы против ветра… это самое. Всегда сам мокрый будешь! – он осклабился. И Турецкий, улыбнувшись ему, кивнул с полным пониманием.
В общем, картина и здесь была ясной: сплошные подлоги, подтасовки фактов.
– Скажите, Георгий, – спросил Турецкий, – а вы не зафиксировали в протоколе осмотра места происшествия, кем конкретно была обнаружена улика?
– Конечно, нет. Полозков запретил. Сказал, что для следствия важен сам факт обнаружения, а остальное никого не касается… Да у нас всегда так! Скажи, Иван Иванович? – и доктор кивком подтвердил.
Другое было гораздо хуже, чем явные подлоги: ни судебный медик, ни криминалист свидетельствовать фактически против себя не станут. Им этот новый геморрой совсем не нужен. А без их показаний все обличительные речи бессильны. Вот и получается круговая порука. Короче, унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла… И самое скверное, что они прекрасно понимали свое бессилие. Пожимали плечами, разводили руками и делали многозначительные мины – в свое оправдание…
И еще один вопрос волновал Турецкого. Он должен был знать, как производились обыски в домах подозреваемого Калужкина и потерпевших Дадаева, Грибанова и Усатова. Может, еще и калмыка Эренгенова. То есть московскому сыщику нужна была хотя бы приблизительная картина того, что в домах и в усадьбах искали конкретно? Или, может быть, производили обыск без всякой цели, выполняя никому не нужные действия и надеясь, разве что, на чистую случайность?
Нет, выяснилось, что искали все-таки целенаправленно. Полозкову нужны были не оружие или наркотики, а бумаги. Документы. Какие, Жора не знал, ибо все найденные, исписанные листы Полозков просматривал лично, а потом либо складывал в свою папку, либо комкал и отшвыривал в сторону. Словом, искали, не зная толком что. И что-то нашли все-таки. Но, очевидно, не то, потому что каждый раз следователя буквально трясло от злости, и он срывал свой гнев на домашних – на женщинах, только что ставших безутешными, рыдающими вдовами. Даже понятые, которых будили в ночное время и бесцеремонно приводили в дома пострадавших, возмущались бесцеремонностью Полозкова. Но на того никакие советы и просьбы вести себя посдержанней не действовали. Казалось, он готов был сам изобрести необходимые ему улики. Но никто, а уж доктор с криминалистом тем более, не знали, что конкретно нужно следователю и почему он так нервничает и злится…
Очевидно, понимал Александр Борисович, у этого Мордатого не сходились концы с концами.
И, наконец, у Турецкого обозначился самый главный вопрос. Ему требовалось узнать, причем из первых рук, как производился осмотр места убийства предпринимателя Дадаева? Как снимал показания Полозков? Какие у него были взаимоотношения с охранниками покойного? Тут важна будет буквально каждая, даже незначительная деталь, любая мелочь, которая могла бы пролить свет на связи Полозкова с чеченцами. Это ж ведь он первый и примчался в станицу, когда ему сообщили о пропаже – в смысле о похищении младшего из братьев Хасмагомедовых – Саида. Того фактически взял с поличным оперативник из службы собственной безопасности ГУВД Владимир Климушкин, присланный в помощь Вячеславу Ивановичу Грязнову самим же Приваловым. А вот следы этого опера Турецкому отыскать пока так и не удалось. Генерал же на вопросы Александра Борисовича о нем отделывался туманными объяснениями, что тот якобы находится на спецзадании и когда освободится – неизвестно, во всяком случае, нескоро. Ясно, что генерал просто уходил от ответа. А задержанного того – Саида – Грязнов с Климушкиным передали астраханскому спецназу, который с небывалой быстротой был доставлен в станицу вертолетом, между прочим, опять-таки по указанию самого же генерала Привалова. И Климушкин тогда же, вместе с задержанным, улетел с ними. С концами, как говорится. А вообще-то говоря, можно предположить, что у них там, в Астрахани, что-то не сошлось. Почему такая скоропалительность и последующая секретность? Концы торчат? Все можно предположить, но четкого ответа получить фактически не от кого…
Как теперь мог предположить Александр Борисович, в такой скоропалительности вполне могла проглядываться боязнь того, что плененный чеченец «откроет рот». Кстати, и о его судьбе дальнейшей также ничего не знал Привалов. Но… нехотя и неопределенно пообещал Александру Борисовичу – еще при первом их разговоре – попробовать «прояснить» этот вопрос. Это начальник-то ГУВД!
Да, скорее всего, быстрая транспортировка Саида с помощью спецназа в Астрахань могла определяться нежеланием генерала Привалова дожидаться, пока тот даст показания о тех людях, которые стояли над этими чеченцами. Но в любом случае ими никак не могли быть братья Дадаевы, если принять во внимание версию Турецкого об убийцах среднего брата Энвера. Вероятно, было как раз все наоборот: Дадаевы, ни о чем не подозревая, пригрели у себя на груди истинных змей, их же и погубивших в первую очередь. Значит, братья-карачаевцы вовсе не чеченцам, своим же легальным охранникам, находящимся в федеральном розыске, мешали жить, а кому-то более высокому, чье внимание, вполне возможно, привлек их успешный бизнес. Убрали практически одного за другим двух братьев из трех. И Вячеслав Иванович предположил тогда же, что третьего, младшего брата, спасло лишь то, что он отсутствовал в станице, участвуя со всей семьей в похоронах старших братьев под Нальчиком. А чеченцев спугнуло именно то обстоятельство, что один из них – Саид – был взят и отправлен со спецназом в Астрахань. И им было неизвестно, как дальше складывалась бы их судьба. И вообще, долетел ли тот до следственного изолятора или его «потеряли» еще по дороге. Скажем, нечаянно «выпал» из вертолета, к кому претензии? Ну, выговор старшему группы – официально, а неофициально и ему, и остальным членам опергруппы – хорошие денежные премии за успешное проведение особо важной операции.