Когда она стонала от боли или просто кричала, ему хотелось сделать ей еще больнее, и тогда он доставал из кармана куртки перочинный нож, обмотанный изолентой, и, делая вид, что он играет им, вгонял его между бедер Маши, стараясь тем не менее не порезать ее...
Он балансировал между возможным и невозможным, получая от этого удовлетворение, а страх в глазах девушки воспринимал как должное.
«Ты сейчас находишься в таком возрасте, когда тебе интересно и любопытно все... Вот и пробуй... И запомни, что бы ты ни сделал, за все плачу я...»
О таком отце невозможно было и мечтать. В такие минуты Лари прощал ему все: и постоянные скандалы с матерью, которую отец унижал и даже иногда поднимал на нее руку, и его расстроенные нервы, из-за которых в доме ходили все на цыпочках и старались не дышать в присутствии отца, и его тиранские замашки, в результате которых они оба, Лари и его мать, были вынуждены иногда уходить из дома и ночевать у знакомых или соседей.
Отец был психопатом, так, во всяком случае, сказал про него Монахов, его шеф и друг, но сказал это скорее как о медицинском диагнозе, а не в иронично-презрительном смысле, в каком чаще всего употребляется это слово. А Монахов, равно и как Котельников, являлись для Лари авторитетами: вся эта дружная троица – Зименков, Монахов, Котельников – ядро бывшего «Трансгаза», оказавшись в предпенсионном возрасте, не только выжили, то есть оказались на плаву, но и смогли нажить себе приличный капитал лишь благодаря Монахову и отчасти Котельникову. Сумев быстро сориентироваться после развала государственной структуры «Трансгаза», одной из самых богатых организаций города, Монахов успел создать сразу три дочерних предприятия, которые, пользуясь стихийно списанным оборудованием и льготным кредитом, уже спустя полгода начали приносить прибыль. Не остановившись на этом, Монахов при помощи родственных связей Котельникова сумел вернуть себе практически весь транспортный парк и девятиэтажное здание бывшего «Трансгаза», которое впоследствии сдал в аренду трем крупным коммерческим банкам, ломбарду и риелторским фирмам.
Лари знал это, как знал и то, что не за горами тот день, когда он сменит отца, как сменят своих отцов Жорж Котельников и Герман Монахов. А пока они только учились в лицее и, как говорил Монахов, набирались ума. Лари, Жорж и Герман дружили с самого детства, хотя были совершенно разными.
Лари был гибким и сообразительным «хлюпиком-интеллигентом», презиравшим физический труд, и обладал какой-то физической ленью. То есть он мог бы часами корпеть над учебниками и книгами, не испытывая усталости, поскольку ему нравилось читать, запоминать и пересказывать прочитанное, но стоило его попросить сделать что-то, имеющее отношение к физическому движению или перемещению в пространстве (сходить, принести, убрать, пробежать, наклониться...), как он чуть ли не заболевал. У него сразу начинали болеть руки и ноги, он жаловался на головную боль... Его организм словно защищался, протестуя против какого бы то ни было движения. Но это относилось к чему угодно, только не к сексу. Здесь Лари было не узнать. Он превращался в гибкого и неутомимого сладострастника, который ради удовлетворения своих прихотей мог бы пешком пройти вдоль и поперек весь город или переплыть неширокую реку.
Лари из всех своих друзей был, пожалуй, самым самолюбивым, и это отчасти повлияло на его отношение к учебе. Он был круглым отличником, чем постоянно бравировал. Но единственное, что так раздражало его дружков, это была его склонность к резонерству: он и часа не мог бы прожить без того, чтобы не цитировать кого бы то ни было, и делал это, причем уже бессознательно, почти инстинктивно. Вероятно, его обращение к мастерам слова организовывало и его собственные мысли.
Герман Монахов был тоже ленив, но талантлив и безалаберен до крайности. Ему все давалось легко, а потому практически все, к чему он стремился, давалось ему без особых усилий. Сложности были только в точных науках, здесь на способностях выехать было почти невозможно: каждый материал вытекал из предыдущего и, наслаиваясь, начинал пугать Германа своей кажущейся на первый взгляд непостижимостью и, главное, объемом. Он запустил учебу и держался в лицее лишь за счет своего отца да успехов в области литературы и естествознания.
В отличие от Лари, бледного светловолосого и тонкокостного женственного подростка, Герман был ярок и красив. Темные волосы, красивые зеленые глаза, стройная фигура – все это всегда было предметом зависти как Лари, как и Жоржа. Но если Лари познавал женщин в «доме Изольды», куда его привел отец и куда он потом уже ходил один, то Герман знакомился с девушками и женщинами на улице. Он был обаятелен и знал, как и чем расположить к себе понравившуюся ему особу. В ход шли в основном деньги, подарки и еда. Как только черный «мерседес» отца отъезжал от дома, Герман, уже чувствуя себя хозяином квартиры, принимался названивать своим подружкам, чтобы договориться о встрече.
Он назначал им свидания часа на два дня, как раз в это время заканчивались занятия в лицее. Иногда к нему присоединялся и Жорж, рыжий и кудрявый юноша с нежным румянцем и большими голубыми глазами. Он был полноват, белокож, рыхл и ужасно комплексовал по поводу своей внешности. Что касается его учебы, то он был средним во всем. Но учителя в лицее, зная, что он сын самого Котельникова, в случае если оценка его знаний колеблется между тройкой и четверкой, ставили ему, конечно, четверку. Он был ударник.
Секс в его жизни появился лишь благодаря Герману, который давал ему «попользоваться» своими девушками, хотя и в его же присутствии. Познакомиться самостоятельно с девушкой Жорж был не в состоянии. Он считал себя толстым, неуклюжим и неумным. И здесь требовалось время, чтобы он переболел этой инфекцией, называемой «низкая самооценка».
– Ты что, уже уходишь? – Маша побаивалась его и лежала неподвижно, боясь каким-нибудь движением спровоцировать его на новые фантазии.
– У меня встреча... Сегодня какое число?
– Второе ноября.
Лари оделся, достал из кармана джинсов письмо, полученное им сегодня по почте, и прочел его еще раз: «Лари, есть дело. Приходи на татарское кладбище 2 ноября к четырем часам. Герман».
Почерк Германа. А это означало, что надо идти. Хотя дело наверняка будет не денежное, как хотелось бы Лари, а скорее всего его просто приглашают покурить травку. Значит, будут машина, девочки и прочее...
Он вышел из комнаты, так и не посмотрев на Машу и даже не попрощавшись с ней.
На улице, поеживаясь от холода, он остановил машину и попросил довезти его до дома. Дома принял горячую ванну, побрился (поскреб и без того гладкую нежную кожу), надел новые джинсы и цветной крапчатый итальянский джемпер, уложил волосы феном, побрызгался туалетной водой и, сказав матери, что идет к Герману, ушел.
Таксист, привезший его на кладбище, словно предчувствуя что-то, спросил:
– Может, за тобой заехать? Темно уже... Сейчас мертвые татары начнут выходить из своих могил...
Лари лишь хмыкнул и отвернулся от него. Машина уехала. Он остался один возле ворот. Появившаяся непонятно откуда старуха-нищенка, подошла к нему и попросила денег. Он брезгливо сморщился и отвернулся. Тогда она что-то подняла с земли и швырнула в него... Но промахнулась и зло выругалась. А до Лари донесся неприятный сладковато-пряный запах, словно рядом пролили дешевые духи... Он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на старуху, но ее уже нигде не было...