Я неотрывно смотрел в объектив и вспоминал тот день в 1934 году, когда увидел за воротами студии эту женщину, снимавшую на пленку всех придурков и идиотов, тупоголовых охотников за автографами и меня в их числе.
Мне хотелось крикнуть ей: «Вы помните?» Но откуда она могла помнить?
Я опустил голову. Камера застрекотала дальше.
В этот самый момент вошел Рой Холдстром.
Он стоял в дверях столовой, обшаривая ее взглядом. Отыскав меня, он не помахал рукой, а бешено замотал головой. Затем развернулся и направился вон из столовой. Я вскочил и выбежал на улицу прежде, чем Фриц Вонг успел меня поймать.
Я увидел, как Рой исчезает в мужской уборной, и нашел его перед белой фарфоровой святыней, поклоняющимся «Фонтанам Рима» Респиги. [64] Я встал рядом с ним: иссяк источник, как зимой, вода застыла в моих старых трубах.
— Смотри. Вот это я нашел только что в тринадцатом павильоне.
Рой положил на кафельную полочку передо мной машинописный листок.
Чудовище явилось наконец!
Сегодня в «Браун-дерби»! [65]
Уайн-стрит. Ровно в 10.
Приходи! Или потеряешь все!
— И ты поверил! — ахнул я.
— Так же, как ты поверил в свою записку и пошел на это чертово кладбище. — Рой задумчиво глядел в стену прямо перед собой. — Бумага и шрифт такие же, как на твоей записке? Идти мне или не идти вечером в «Браун-дерби»? Черт, почему бы нет? Трупы на стенах, исчезнувшие лестницы, разглаженные следы на траве, куклы из папье-маше, да вдобавок Мэнни Либер с его воплями. Пять минут назад я подумал: если Мэнни и остальные так рассердились из-за огородного чучела, что, если оно вдруг исчезнет, а?
— Но ты же этого не сделал?.. — проговорил я.
— Не сделал? — переспросил Рой.
Он сунул записку в карман. Затем взял со стола в углу небольшую коробку и передал ее мне.
— Нас кто-то использует. Я решил предпринять кое-что самостоятельно. Возьми. Иди в кабинку. Открой.
Я послушался. Запер дверь.
— Ну, что стоишь? — крикнул Рой. — Открывай!
— Открываю, открываю.
Я открыл коробку и заглянул внутрь.
— Боже мой! — воскликнул я.
— Что ты там видишь? — спросил Рой.
— Арбутнота!
— И коробка подошла, тютелька в тютельку, а? — сказал Рой.
— Как тебе такое в голову пришло?
— Все коты любопытны. А я кот, — ответил Рой, протискиваясь через толпу.
Мы возвращались в столовую. Рой держал под мышкой коробку, на его лице сияла победная улыбка.
— Смотри, — продолжал он. — Кто-то отправляет тебе записку. Ты идешь на кладбище, находишь труп, но никому не говоришь и тем самым портишь чью-то игру. Этот человек звонит на студию, те посылают за телом и начинают паниковать, когда видят такую картину. А я вне себя от дикого любопытства. Что это за игра, спрашиваю я. А узнать это я могу, только сделав ответный ход своими фигурами, верно? Час назад мы видели и слышали реакцию Мэнни и его сотоварищей. А давай-ка разберемся, как они среагируют, — сказал я себе, — если, найдя труп, снова его потеряют и будут ломать голову, у кого он? А он у меня!
Мы остановились перед дверью столовой.
— Не пойдешь же ты туда с этой штукой! — воскликнул я.
— Это самое безопасное место на свете. Коробка, которую я таскаю по всей студии, ни у кого не вызовет подозрений. Но будь осторожен, напарник, в этот самый момент за нами наблюдают.
— Кто?! — вскричал я, резко оборачиваясь.
— Если б я знал, все бы уже разрешилось. Идем.
— Я не голоден.
— Странно, — заметил Рой, — а вот я почему-то готов съесть слона.
Снова войдя в столовую, я увидел, что столик Мэнни по-прежнему пустует. Я так и застыл, глядя на него.
— Чертов безумец, — прошептал я.
Рой потряс коробкой у меня за спиной. Она зашуршала.
— Да, я такой, — радостно ответил он. — Давай шевелись.
Я прошел на свое место.
Рой поставил удивительную коробку на пол, подмигнул мне и уселся на противоположном конце стола, расплываясь в невинно-безупречной улыбке. Фриц бросил на меня испепеляющий взгляд, как будто своим отсутствием я нанес ему личное оскорбление.
— Минуту внимания! — Фриц щелкнул пальцами. — Знакомство продолжается! — Он указал на сидящих вдоль стола. — Следующий — Станислав Грок, личный гример Николая Ленина, [66] человек, который готовил тело Ленина, наносил воск на лицо, вводил парафин в тело, чтобы оно все эти годы хранилось у кремлевской стены в Москве, в Советской России!
— Гример Ленина? — переспросил я.
— Косметолог.
Станислав Грок помахал маленькой ручкой над маленькой головой, сидящей на маленьком теле.
Он был едва ли выше тех поющих лилипутов, что играли жевунов в «Волшебнике из Страны Оз». [67]
— Слушай и повинуйся! — прокричал он. — Ты пишешь чудовищ. Рой Холдстром их создает. А я нарумянивал, покрывал воском, выглаживал величайшее советское чудовище, давно покойное!