Если в видеокамере и была пленка, ее никто никогда так и не увидел. И если детектив Смит и составил отчет о беседе с Хуанитой Уильямсон, тот никогда не был предъявлен ни на одном из последовавших слушаний.
Убивая в камере день за днем, неделю за неделей, Рон беспокоился о матери. К началу августа она уже умирала в больнице, и ему не разрешили ее навестить.
В том же месяце он, по постановлению суда, был еще раз обследован доктором Чарлзом Эймосом, который планировал провести кое-какие тесты. Однако во время первого же сеанса он заметил, что Рон просто ставит слово «да» напротив всех вопросов. Когда Эймос поинтересовался, почему он это делает, тот ответил: «Что важнее: эти тесты – или моя мать?» Обследование прекратили, но Эймос записал в отчете: «Следует отметить, что нынешнее собеседование с мистером Уильямсоном выявило значительное ухудшение его эмоционального состояния по сравнению с нашей последней встречей в 1982 году».
Рон умолял тюремные власти разрешить ему увидеться с матерью, пока она еще жива. Аннет тоже просила. За последние годы она успела познакомиться со всей тюремной администрацией. Передавая Ронни домашнее печенье и шоколадные пирожные с орехами, она заботилась о том, чтобы угощения хватило всем его сокамерникам и надзирателям. Она даже готовила для них полные обеды в тюремной кухне.
Больница находится рядом с тюрьмой, убеждала она. Город маленький, все знают Ронни и его семью. Едва ли он сможет где-нибудь раздобыть оружие и кого-то поранить. В конце концов соглашение было достигнуто, Рона вывели из тюрьмы вскоре после полуночи, в наручниках и кандалах, в окружении до зубов вооруженных охранников, и отвезли в больницу, где посадили в инвалидное кресло-каталку и повезли по коридору.
Хуанита категорически заявила, что не желает видеть сына в наручниках. Аннет умоляла полицейских пойти ей навстречу, и они нехотя согласились. Но на полпути договор был забыт, наручники и ножные цепи так и не сняли. Рон слезно просил, чтобы наручники расстегнули хоть на несколько минут, пока он будет в последний раз прощаться с матерью, но ему отказали и велели оставаться в инвалидном кресле.
Тогда Рон попросил дать ему какое-нибудь одеяло, чтобы прикрыть наручники и цепи. Охранники колебались – это могло быть рискованно с точки зрения безопасности, – но потом смилостивились. Они вкатили кресло в палату Хуаниты и потребовали, чтобы Аннет и Рини удалились. Те просили разрешить им остаться, чтобы семья в последний раз могла побыть вместе. «Слишком рискованно, – ответили копы. – Подождите в коридоре».
Рон сказал матери, как сильно он любит ее, как сожалеет о том, что превратил собственную жизнь в сплошной кошмар, попросил прощения за все свои поступки, коими так ее разочаровал. Он плакал, умолял простить его, и, разумеется, она простила. Он даже процитировал несколько стихов из Священного Писания. Однако интимную атмосферу создать было трудно, поскольку копы нависали над Роном, видимо, опасаясь, что он выпрыгнет в окно или ранит кого-нибудь.
Прощание получилось кратким. Через несколько минут охранники прервали его, сказав, что пора возвращаться в тюрьму. Аннет и Рини слышали, как рыдал их брат, когда его увозили в инвалидной коляске.
Хуанита умерла 31 августа 1985 года. Сначала полиция отклонила просьбу семьи позволить Рону присутствовать на погребении и смилостивилась лишь тогда, когда муж Аннет предложил оплатить услуги двух бывших полицейских, своих кузенов, чтобы те помогли охранять Рона во время службы.
Для большего драматизма полицейские обставили его присутствие на похоронах как событие, требующее особых мер безопасности. Они настояли, чтобы преступника ввели в церковь только после того, как все займут свои места. И отказались освободить его от цепей.
Кто бы сомневался, что подобные меры предосторожности совершенно необходимы для преступника, виновного в подделке чека на триста долларов!..
Храм был полон. Открытый гроб установили перед алтарем, чтобы всем был виден изможденный профиль Хуаниты. Открылась задняя дверь, и по центральному проходу в сопровождении охраны повели ее сына. Его щиколотки и запястья были скованы цепями, эти цепи крепились к третьей, опоясывавшей талию. Когда он, шаркая, мелкими шажками шел по проходу, от лязга и звона этих цепей у присутствующих окончательно сдали нервы. Увидев мать в открытом гробу, Рон, всхлипывая, стал без конца причитать: «Прости меня, мама! Прости меня!» По мере приближения к гробу всхлипывания перерастали в завывания.
Рона усадили на стул, охранники стали по обе стороны от него, при каждом его движении цепи гремели. Он нервничал, был совершенно выбит из колеи, лишен душевного равновесия и не способен сидеть смирно и тихо.
Рон находился в Первой пятидесятнической церкви святости, в храме, где молился мальчиком, где Аннет и теперь продолжала играть на органе каждое воскресное утро, где его мать присутствовала на всех церковных бдениях за редкими исключениями, и плакал, глядя на ее поблекшее лицо.
Поминальный стол был накрыт в церковном зале собраний. После службы Рон вместе со всеми зашаркал туда, охранники не выпускали его из пределов досягаемости. Больше года он не ел ничего, кроме тюремной бурды, и скромный стол показался ему роскошным пиршеством. Аннет попросила начальника охраны снять с него наручники, чтобы он мог поесть, но получила отказ. Она смиренно умоляла стража, но ответ был «нет».
Родственники и друзья с жалостью наблюдали, как сестры, Аннет и Рини, по очереди кормили брата.
У могилы, после того как были прочитаны отрывки из Священного Писания и заупокойная молитва, пришедшие попрощаться с Хуанитой один за другим подходили к Аннет, Рини и Рону, выражая им свои соболезнования и самые добрые чувства. Их вежливо обнимали и дружески тесно прижимали к груди, сестры отвечали тем же, но не Рон. Он не мог поднять руки и был вынужден отвечать женщинам, неловко тычась носом в щеку, мужчинам – рукопожатиями, сопровождавшимися звоном цепей. Стоял сентябрь, было все еще очень жарко, пот градом катился по его лбу и стекал на щеки. Он был не в состоянии сам вытереть лицо, Аннет и Рини делали это за него.
Доктор Чарлз Эймос представил суду доклад, в котором констатировал, что Рон Уильямсон, по законам штата Оклахома, является психически больным человеком, не в состоянии осознать смысл выдвинутых против него обвинений, не может оказать должного сотрудничества своему адвокату в защите собственных интересов и обрести адекватное психическое состояние сумеет лишь после соответствующего лечения. Доктор также констатировал, что, если отпустить Рона под домашний арест, он может представлять собой угрозу как для себя, так и для окружающих.
Судья Миллер принял к сведению доклад доктора Эймоса и вынес постановление о том, что Рон является недееспособным по причине психического заболевания. Уильямсона отвезли в Виниту, в Восточную больницу штата, для дальнейшего обследования и лечения. Там его наблюдал доктор Р.Д. Гарсия, он прописал больному далмейн и ресторил от бессонницы, мелларил от галлюцинаций и маний, торазин от шизофрении, гиперактивности и агрессивности на период обострения маниакально-депрессивного психоза. Лекарства начали действовать через несколько дней, Рон успокоился и пошел на поправку.