Алаторцев представил, в какую ситуацию попал бы, если бы Ветлугин был только ранен. Он всегда посмеивался над штампованными выражениями типа «мороз по коже продрал», но в ту минуту испытал именно это.
«Заметим, – думал он, – когда менты расспрашивали всех в лаборатории, про эти его слова нам ни звука сказано не было. И на предсмертный бред не списали, значит, будут рыть. Но где рыть, им не допереть ни в жизнь. Хорошо, им. А, скажем, Кайгуловой?»
Но ведь недаром он все поминки увивался около вдовицы, ведь не заметил ничего, наоборот, Любовь Александровна чуть на груди у него не разрыдалась!
– Что, больше ничего не успел? Это только? – Голос Андрея чуть заметно дрогнул, наверное, никто, кроме этой женщины, не услышал бы в нем смутную нотку испуга и неуверенности. Мариам услышала.
– Хочешь сказать, что было еще чего успеть? – Она внимательно посмотрела на Алаторцева. – Вот и мне так кажется. Не темни, Андрей, не надо. Что ты об этом думаешь? Что знаешь об этом?
– Глупости какие-то, откуда мне знать? Что это ты следователя из себя корчишь? Со мной Дед ни о чем таком не говорил, – раздраженно ответил он.
– А ведь говорил, Андрюша! Теперь и я поговорю, – Мариам крутанула колесико зажигалки и прикурила очередную сигарету. Яркий желтовато-оранжевый язычок пламени на секунду высветил ее лицо, серьезное, сосредоточенное и показавшееся Алаторцеву совсем незнакомым, чужим. – А ты послушай и помолчи, ладно?
Она надолго затихла, курила, завороженно глядя на тлеющий кончик своей сигареты. Молчал и Андрей. Ждал. И дождался.
– Надо же, ты как раз сегодня заговорил о суспензии мака. Я с субботы об этом думаю. Ведь с десятыми и по двадцатую линию у тебя и самого все получается, да? А линии с двадцатки и выше не проходят. Так?
– И дальше что?
– То, что масличные сорта мака в культуру вводятся, а опийные – нет. Я тебя раньше не спрашивала, зачем тебе вообще семейство маковых, не придавала значения. Теперь спрошу, Андрей. Не просто любые сорта, возьми хоть ферганский красный, восемнадцатый, нет, тебе с повышенным содержанием «млечки» нужны. Зачем они тебе, Андрюшенька? Нет, ты помолчи! Не люблю, когда мне врут в глаза. Я сегодня достаточно наслушалась, обидно только, что ты меня совсем уж законченной дурой считаешь. Запомни: из двоих тот лучше знает другого, кто любит больше. Так что, – она горько рассмеялась, – ты мне здесь не конкурент, Алаторцев!
– Это что же я такое тебе «врал в глаза»? – Голос Андрея даже задрожал от возмущения. – Не хочешь верить, что я действительно устал от неопределенности наших отношений, действительно хочу от тебя ребенка? Но, холера побери, ты же все десять лет от меня этих слов ждала! Ребенка, кстати, кормить и растить надо, на что – ты думала? На государственные гроши? Скажи уж честно, что не нужно это тебе.
– Ждала. Но больше не жду. Не для того я тебе нужна, Алаторцев. А для чего – пока не понимаю, но пойму. Обязательно. – Она встала, прошлась по комнате, затем плеснула себе еще водки. Выпила залпом. – Не волнуйся, не захмелею и буянить не буду. Вот что мне не ясно – ты загружаешь мак из нашего каллуса в культиватор, в «фермус». В каком из двух режимов ты культиватор гоняешь?
«Умна, зараза, – подумал Алаторцев, – и по той же тропочке идет, что и Ветлугин покойный. Но тот видел запись результатов всех последних серий. Какой же дурак я был, что в обычный лабораторный журнал их записывал, но не шифр же специальный изобретать, совсем уж детство плюс шпионские страсти. Эх, мать вашу сучью, дышлом крещенную, – с тоскливой досадой выругался он про себя, – куда вы сдуру лезете? Меньше знаешь – крепче дрыхнешь, а кошку, говорят, любопытство сгубило».
Как будто подслушав его мысли, Кайгулова продолжила:
– Завтра покажи мне результаты последней серии, а лучше все, что набралось за два-три месяца. Ты же аккуратист, ничего не выбрасываешь. Как знать, может, и помогу. – Она помолчала. – Если захочу. Грошей государственных тебе, говоришь, не хватает? Машину свою ты не иначе на выигрыш в «Русское лото» прикупил… Знаю, знаю я твой принцип: «Не считай деньги в чужом кармане», но он мне вроде как и не совсем чужой, а? – сарказм в ее словах прозвучал совершенно отчетливо. – Ты же мне только что чуть ли не предложение сделал. В неумело завуалированной форме, – Кайгулова откровенно смеялась над ним. И смеялась недобро.
– Да какая тебя муха укусила, девочка? – Алаторцев сдерживался из последних сил, так хотелось дать себе волю и наорать на возомнившую о себе дурищу. – От своего симпатичного полковника нахваталась? Так учти, тебе это не идет. И вообще, давай спать, третий час утра уже. – Он понимал, что разговор надо сворачивать, не у него была сейчас инициатива.
– Давай, – вяло согласилась Мариам. – Только с любовью ко мне не приставай больше, настроения нет. И завтра не буди, оставь ключи и езжай в институт. Я, когда высплюсь и в порядок себя приведу, сама подъеду, рано не жди. Мне завтра еще работать вечером – плановый посев на шестнадцатичасовую культуру, на среду. Крота попросить хотела, но нет. Сашка парень, конечно, безотказный и смотрит на меня телячьими глазами, но руки у него не из того места растут, в прошлый раз половину колб мне запорол.
…И вот Андрей стоит у своего стола, перелистывает записи результатов последних серий, ждет ее. Во рту противный вкус зачерствевшего бутерброда, голова тяжелая, настроение мерзкое. Надо решать – показывать ей эти материалы или нет? Решать быстро. Дед догадался обо всем почти сразу, а Кайгулова и так уже этой ночью ясно дала ему понять, что очень близка к разгадке всех вопросов. «Сослаться на то, что не вел записи, что потерял их, скажи еще, украли, – подумал Алаторцев, – ну полный детский лепет. Не поверит. Просто отказать без объяснения причин? Совсем глупо, это ее окончательно насторожит, да и не справиться без Кайгуловой».
Мариам появилась ближе к обеду, когда в лаборатории уже вовсю роился народ. Подошла к Алаторцеву, свежая, тщательно подкрашенная, только глаза чуть припухшие. Улыбнулась ему. И Андрей решился. Карты на стол! Ничего другого просто не оставалось. Кайгулова взяла две толстые общие тетради с его записями, ворох машинных распечаток – результаты статобработки.
– Я нужен тебе? Думаю, ты и сама во всем разберешься, – Алаторцев отдал ей еще пакетик с фотографиями микропрепаратов культуры. – Посмотри свежим глазом, у меня от всего этого уже головная боль. Как закончишь – поговорим, да?
Последнюю фразу он произнес слегка заискивающим тоном. Она вновь улыбнулась Алаторцеву, коротко кивнула:
– Ты подходи ко мне через часок в «светлый дворик». Этого времени мне хватит, чтоб в общих чертах разобраться. Вот и побеседуем там. Без свидетелей.
Этот час показался Андрею Алаторцеву очень долгим. Все валилось из рук, мысли бродили черт знает где, он невпопад отвечал на самые простые, привычные вопросы окружающих. Люди раздражали его, как докучливые насекомые, вроде мух, сама необходимость общаться с ними, видеть и слышать их действовала на нервы. «До чего же я разболтался, – думал Алаторцев, – а ведь все это – цветочки! Что же будем делать, когда пойдут ягодки?» По самой природе своей он терпеть не мог зависеть от кого бы то ни было, всеми силами старался избегать этого унизительного положения, и вот… От собственной любовницы…