Судя по всему, его вскрик, пусть и негромкий, ушей охранника все же достиг. Передернув затвор, тот помчался в направлении, откуда и донесся подозрительный шум. Выбежав из-за угла, «моджахед» остановился в полном недоумении, увидев распростертые на земле две человеческие фигуры. Причем в лежащем навзничь он сразу же узнал заместителя главы «Центра»; второй, недвижимо лежащий ничком, выглядел непонятно как попавшим сюда нищим.
Пощупав пульс у босса и убедившись, что тот жив, охранник ногой перевернул весьма тяжелого «нищего» и, склонившись над ним, тоже дотронулся до шеи в поисках пульса. Руки неизвестного, до этого мгновения раскинутые в разные стороны как плети, внезапно ожили и нанесли ему с обеих сторон оглушительный удар по ушам. Почти сразу же, собравшись в пружину, ударом обеих ног «нищий» отбросил охранника к стене здания, о которую тот крепко ударился головой. Если бы не чалма, «моджахед» гарантированно разбил бы затылок о камни. Пытаясь собраться, чтобы дать неизвестному агрессору достойный отпор, охранник уже не очень послушными руками вознамерился открыть огонь из автомата, но удар ногой в сплетение, вмявший живот как бы не до самой стены, надолго избавил его от тягот и переживаний реального, бренного мира.
Гуров утер со лба пот и с трудом перевел дух – адреналина за эти мгновения в его кровь было выброшено немало. Обнаружив в кармане охранника наручники, он сковал ими руки «супермена». Подошел к тамбуру, и у двери подвала (как он успел заметить, оборудованной электронными кодовыми замками) нашел прислоненную к стене пластиковую бутылку с питьевой водой.
Вернувшись к «супермену», он промыл ему глаза и, в довершение этой процедуры, обильно плеснул в лицо. Застонав, тот медленно пришел в себя. С недоумением и ненавистью глядя на «нищего», «супермен» пытался понять, кто же перед ним на самом деле.
– Кто ты и чего тебе надо? – пытаясь соблюсти достоинство большого босса, призванного только повелевать, с оттенком надменности спросил он чудовищно наглого (а как еще можно было назвать человека, совершившего столь беспардонное проникновение на территорию «Центра» и напавшего на его сотрудников?!) чужака.
– Слушай меня внимательно, – глядя на него в упор, с долей иронии в голосе заговорил Гуров. – Во-первых, советую сохранять молчание. Пистолет с глушителем видишь? Отлично. Если попытаешься дернуться или позвать на помощь – убью раньше, чем кто-то тебе сможет помочь. Второе. Тебя интересует, что я здесь делаю? Мне нужно войти в подвал. И ты в этом поможешь.
– Ты не англичанин – это и так понятно: говоришь по-английски очень скверно… – выслушав его, прерывающимся от ненависти голосом констатировал «супермен». – Но, кто же ты тогда? Судя по акценту, ты… Ты русский? Да, ты русский! О-о-о, как я вас ненавижу! Я много видел вас на Кавказе, когда помогал своим братьям чеченцам уничтожать русских поработителей, чтобы помочь им освободиться от вашего владычества… Ничего, очень скоро вся ваша Россия обратится в один пылающий костер, в котором сгорите вы, недочеловеки!
– Все сказал? – деловито поинтересовался Лев. – Мне твоя «политинформация» – как для задницы припарка. Оставь свою желчь при себе. А ну-ка встал и пошел. Живо! У меня нет времени заниматься с тобой идеологическими дискуссиями. А если начнешь кочевряжиться, мне придется «убеждать» тебя точно так же, как совсем недавно Керима. Он тоже вначале строил из себя бесстрашного героя. Но когда его как следует прижали, он выложил все, что нас интересовало. Так что живо! Встал и пошел!
Поскольку «супермен» и не подумал двинуться с места, носок ботинка незнакомца неожиданно и весьма болезненно поддел его под ребра. На мгновение скорчившись от боли и ощутив, как воздух в его легких сперло тугим, нетающим комком, «супермен» вдруг вполне определенно понял: с этим типом лучше не шутить. Этот русский и в самом деле был настроен более чем решительно. Даже застонав от бессильной ярости, «супермен» был вынужден подняться на ноги и нехотя ковылять к тамбуру подвала. Следом за ним, подобрав автомат охранника и оттащив того за угол, чтобы со стороны двора его никто не мог заметить, зашагал Гуров.
Боль – страшная штука. Ее ощущает всякое живое существо, вплоть до одноклеточных. Она лежит в основе всемогущего инстинкта самосохранения. Ее придумала природа как средство радикального принуждения к выживанию своих творений. У всякого живущего подсознательно заложено одно из главных правил природы: избегай всего того, что тебе может причинить боль, а в дальнейшем и смерть. Поэтому даже малек, только что появившийся из икринки, с заложенным в него на генетическом уровне страхом боли, стремится избежать встречи с хищным жуком-плавунцом, который не преминет им полакомиться.
Иное дело человек. Как и всякое живое существо, он боится боли, но, в отличие от животных, от которых ушел слишком далеко, человек научился относиться к боли осознанно. Разумеется, и в животном мире есть примеры того, как, борясь за жизнь своего потомства, твари божии жертвуют собой, превозмогая и страх боли, и ужас неизбежной гибели. Но только человек способен терпеть боль и приносить себя в жертву ради бесплотного, эфемерного порождения человеческого разума, именуемого «идеей».
Что такое «идея» в самом полном, глубинном смысле этого слова, четко и внятно, не расплываясь абстрактным многословием, не сможет объяснить даже корифей от философии. Но тем не менее мощь незримой, неощутимой идеи порой бывает столь ужасна и катастрофична, что последствия ее появления ощущает на себе все человечество.
У идей есть свои творцы и адепты – приверженцы. И если первые – творцы – идеи создают, то вторые их подхватывают как некий императив всей своей жизни. Ради идей их адепты идут порой на всевозможные лишения и даже муки. Ради идеи только человек способен взойти на костер. Животному такое не дано.
Впрочем, влияние идей тоже не абсолютно и не всеобъемлюще. Большинство адептов воспринимают их из каких-то своих, внутренних побуждений: и из тщеславия, и из корысти, и из того же страха боли, если вдруг большинство, одержимое какой-то идеей, ополчится на того, кто оказался иных убеждений или вообще без оных. Лишь немногие способны быть фанатично преданными идее как таковой, без малейшего намека на какие-либо дополнительные стимулы. И зачастую даже самому адепту бывает очень трудно, а порой и невозможно понять – в чем же истинная подоплека его личной идейной убежденности. Только боль, свирепый и беспощадный страж сохранения биологического индивидуума, как самый безошибочный индикатор выявляет, сколь глубока приверженность адепта воспринятой им идее.
«Супермен» был человеком глубоко идейным. Идеи исламского фундаментализма – то есть мусульманской веры, усилиями мрачноликих старцев доведенной до абсурда, – он воспринял еще в дни юности как свои собственные. Он упивался их величием – во всяком случае, именно такими они были в его глазах, их всепобеждающей мощью – какая еще из существующих на земле религий способна породить в среде своих верующих столь невероятный эмоциональный подъем, движимые которым те готовы идти за своими гуру на лишения и смерть?! Он свято веровал в то, что, даже если однажды попадет в руки неверных и будет подвергнут теми истязаниям и пыткам, то стойко выдержит выпавшие на его долю испытания и скорее умрет, нежели хоть на йоту отступит от вошедших в его кровь и плоть идей.