И показал жестом, как именно отблагодарит.

Она деланно рассмеялась:

– Сейчас поговорим. Только мне, пардон, на двор нужно.

Надо было спросить Нимца, где и как он будет… выполнять свою работу.

– Я с тобой. Кавалер даму ночью из дома одну не выпустит. – Он щелкнул каблуками. – Шучу. У меня тоже зов природы. Ха-ха-ха.

Так оно даже лучше, подумала Мавка.

Ответила в тон:

– Мерси. Зачем тебе портупея? В латрину пускают без оружия.

Засмеялся. Но ремни с кобурой и шашкой надевать не стал. Очень хорошо.

Фиглярствуя, противный подпоручик с преувеличенной галантностью повел ее к дощатой будке, что стояла в дальнем конце двора. К сожалению, ночь была лунная. Мавка забеспокоилась, не помешает ли это Нимцу. Его пока было не видно, не слышно.

– Апре ву, мадам. Не тушуйтесь, я отойду.

Он пропустил ее вперед, сам остался снаружи. Громко топая, отошел на несколько шагов, стал насвистывать «Ах зачем эта ночь». Слух у подпоручика был отменный.

Вдруг ей стало очень страшно. Вот бы хорошо, если б Нимец выскочил прямо сейчас, пока она ничего не видит, и всё закончилось…

– Ау, киска, ты не уснула?

Она спохватилась, что ведет себя подозрительно. При такой тишине слышен каждый звук. И отсутствие звуков тоже… Чуть не плача от ощущения бесконечной мерзости происходящего, Мавка подняла юбку – но ничего не вышло. Внутри всё было словно зажато в кулак. Наконец сообразила. К стенке был приделан рукомойник, под ним наискось шел желоб. Пролила немного воды, позвенела струйка.

– Всё уже! Я сейчас!

Вышла, игриво посмеиваясь.

– Теперь вы, мой рыцарь. Не буду вас смущать. Подожду в доме.

– Нет уж, – живо сказал Романов. – Это нечестно. Я один боюсь, ха-ха. Ждать не заставлю. Раз-два и готово.

Он не хочет меня отпускать. Что-то заподозрил, испугалась Мавка. Тем более нужно кончать…

Стоило русскому закрыть за собой дверцу, как из густой тени абсолютно беззвучно вынырнул Нимец. Левой рукой показал: тихо! Правая была опущена. В ней поблескивала узким лезвием бартка.

Знаками крестьянин показал: пускай этот приступит к делу, тогда его и кончу. А потом кину в дыру.

Мавка задрожала. Но сказала себе: всё правильно. Кобелю собачья смерть. А зловонному греху зловонную могилу. Заодно и трупного запаха не будет…

И вдруг она словно очнулась. Что со мной? Я ли это?

Замотала головой: не надо! Схватила Нимца за рукав.

В этот миг из будки донесся звук льющейся струи. Нимец оттолкнул Мавку, сделал два быстрых шага.

Ударом ноги вышиб хлипкую дверь и тем же движением, весь подавшись вперед, обрушил страшный удар топора в раскрывшуюся щель. Раздался сухой треск.

Свет луны озарил внутренность латрины.

Мавка увидела, что на сиденье никого нет – лезвие с размаху вонзилось в доски. Сам Нимец едва удержался на ногах, упершись рукой в заднюю стенку. Романов же стоял сбоку, у рукомойника, пуская из него воду – в точности так, как недавно это делала Мавка…

Стремительный, словно распрямившаяся пружина, Нимец обернулся, хотел выдернуть бартку, но подпоручик коротко и резко ударил его кулаком в челюсть. Контрабандиста бросило в сторону. Он кинулся на офицера, норовя схватить его за горло. Второй удар, еще сильней первого, снова отшвырнул Нимца к стенке. Тогда он выдернул из-за пояса нож, занес его. Романов качнулся назад, сунул руку в карман галифе, и карман дважды выплюнул злое желтое пламя. На фоне ночного безмолвствия выстрелы были невыносимо громкими.

Нимец согнулся пополам, сел на пол и привалился к стульчаку, так и не издав ни звука.

Что-то дробно стучало сквозь вату, которой будто заткнуло уши. Это у меня зубы стучат, поняла Мавка и сглотнула. Слух прочистился.

Офицер присел на корточки, заглянул мертвецу в лицо. Присвистнул.

– Битва народов в нужнике окончена, мадемуазель, – сказал он, выходя из будки и прикрывая дверь. – Куда это вы? Стоять!

На нее был направлен маленький пистолет. Мавка перестала пятиться, из нее будто разом ушла вся сила.

Беседа без дураков

По улице бежали люди. Судя по стуку сапог и металлическому бряцанью, военные.

Это был ночной патруль: офицер и двое солдат с винтовками наперевес. Примчались на выстрелы.

Романов обхватил Мавку левой рукой за плечо, оружие не спрятал.

– Что произошло? – закричал через изгородь старший патруля. – Это вы стреляли, подпоручик?

– Ну я. А вам что за дело? – заплетающимся языком ответил Романов. – Показываю мамзели, как стреляют у нас в контрразведке.

Он вскинул руку и двумя выстрелами разнес вдребезги две глиняные кринки, сушившиеся на плетне.

– Видала, душка? Теперь ты попробуй.

Офицер толкнул калитку.

– Немедленно сдайте оружие! Вы пьяны! И марш за мной на гауптвахту!

Романов надменно воззрился на него.

– А вы знаете, с кем вы разговариваете? Я Романов! Начальник отделения контрразведки! Особоуполномоченный штаба фронта! Без особого распоряжения оттуда, – он ткнул пальцем вверх, – меня даже командир дивизии арестовать не может. Ясно? Вот, у меня и удостоверение имеется…

Луна сияла так ярко, что патрульный начальник смог прочесть документ без фонаря.

– Черт знает что, – зло сказал он. – Я подам на вас рапорт!

– Хоть десять. А теперь адью. Разве вы не видите, я с дамой?

Подпоручик глумливо поклонился вслед патрулю и расхохотался. Но, едва военные исчезли из виду, моментально протрезвел и сказал Мавке тоном, какого она от него еще не слышала:

– Что ж, фрау Русалка, хватит нам морочить друг другу голову. Судя по ноктюрну, исполненному вашим помощником, вы меня раскусили. Я вас, представьте, тоже. Побеседуем-ка без дураков.

В хате он усадил ее за стол, и хотя стол был самый обыкновенный, обеденный, да и свету в горнице больше не стало, Мавке показалось, что она в кабинете следователя, на допросе, и глаза ей слепит яркая лампа.

Взгляд подпоручика был колюч и холоден. Голос сух.

– Для экономии времени. Я знаю, что вы работаете на вражескую разведку, а Жилина обманывали. Вы ведь явились к нему по заданию австрийцев?