Дом, где снимал квартиру поручик Лемке, как раз и располагался в старой части города, где иные дома помнили турецкую осаду. Когда фиакр остановился у парадного, Бестужев первым выскочил наружу — уже почти полностью протрезвевший. Держа руку поближе к потайному карману, всматривался и вслушивался — но ничего подозрительного вокруг не усматривалось. Тишайшая узкая улочка с редкими фонарями, высокие и узкие дома, где ни одно окно не горело…
Штепанек выбрался следом, остановился у дверцы, озираясь, как Бестужев моментально подметил, с неприкрытым удивлением — ну конечно, после особняка графини Бачораи и ещё более роскошной загородной резиденции барона он явно ожидал, что загадочный сибирский князь привезёт его в поместье, роскошью не уступающее вышеназванным…
Подкатил фиакр, из которого выпрыгнул Лемке. Судя по его спокойному виду, слежки за Бестужевым не было.
— Возьмите квадратный ящик, Иван Карлович, — сказал Бестужев. — А я — вон тот, продолговатый. Осторожно, одна стенка там из стекла… Густав, ожидайте.
Густав меланхолично кивнул, сутулясь на облучке.
— Послушайте, господа. — В голосе Штепанека впервые прорезалось некоторое беспокойство. — Что всё это значит? Это место никак не похоже…
Бестужев не собирался разводить психологию с прочувствованными уговорами — следовало экономить время, час был уже довольно поздний, почти утро.
— Господин инженер, — сказал он сугубо барственным тоном. — Ваш наниматель, господин барон, кажется, выразился достаточно ясно? Вы на некоторое время переходите, так сказать, на службу ко мне. Какая вам разница, в каких именно домах пускать в действие ваш аппарат? Могу заверить, вам будет достойно уплачено…
Именно этот тон подействовал лучшим образом: должно быть, за время скитаний по бродячим циркам и особнякам аристократов изобретатель и лишился изрядной доли гонора. Он замолчал и, пожимая плечами, пошёл следом за отпершим парадное своим ключом Лемке. Бестужев на какое-то время задержался у входной двери, пока не показался экипаж с людьми Аверьянова — он подкатил неспешно, остановился поодаль, и никто оттуда не вышел. Значит, всё в полном и совершеннейшем порядке…
Он подхватил продолговатый фанерный ящик с треногой и направился в парадное. Перепрыгивая через три ступеньки, добрался до дверей квартиры аккурат в момент, когда Лемке уже внёс туда ящик и осторожно устанавливал его в прихожей. Газовый рожок довольно ярко освещал прихожую — аккуратную, по-немецки чистенькую, опрятную, но никак не похожую на княжеское жилище. Бестужев вновь увидел на лице Штепанека явное недоумение — но это уже не имело никакого значения…
— Прошу, — показал он рукой.
В гостиной — опять-таки опрятной, но небольшой и обставленной крайне заурядно — из-за стола поднялся генерал Аверьянов, даже в штатском выглядевший чрезвычайно авантажно.
— Рад вас приветствовать, господин Штепанек, — сказал он с видимым облегчением. — Наконец-то свиделись…
— Что всё это значит? — резко спросил инженер, пусть робко, но всё же пробуя неприкрытый протест. — Куда вы меня привезли и зачем?
— Куда — это, право же, несущественно, — глазом не моргнув, сказал генерал. — Гораздо более существенно — зачем. Не вижу причин скрывать: господин Штепанек, у нас есть намерение сделать вас достаточно богатым человеком… Надеюсь, вы ничего не имеете против?
— Объяснитесь, — сказал инженер, на глазах меняясь, превращаясь из недавнего приживала в того, каким он, должно быть, был раньше, не так уж и давно.
— Извольте. Генерал-майор Аверьянов, имею честь представлять Генеральный штаб Российской империи. Уполномочен вести переговоры о приобретении вашего аппарата и вашем устройстве на русскую службу в качестве консультанта. Вот мои полномочия.
Он извлек из кожаного бювара лист плотной бумаги и протянул Штепанеку. Бестужев успел заметить российский герб, отпечатанный крупными типографскими литерами угловой гриф какого-то учреждения, большую печать внизу, машинописный текст, замысловатую подпись…
«Такого на моей памяти ещё не было», — ошеломлённо подумал он. Бестужев плохо был знаком с практикой заграничной разведки, но не сомневался, что обычно выполняющие тайную миссию с чужими паспортами офицеры не берут с собой подобные официальным образом оформленные полномочия. И тем не менее мы именно это наблюдаем… Причины понятны: кто-то всерьез опасался, что Штепанек может не поверить одним словам, пусть и подкреплённым немалым количеством золота…
Аверьянов продолжал с той самой изысканной вежливостью, свойственной «моментам»: [8]
— За приобретение в собственность патента и дополнительных чертежей я уполномочен предложить вам сто тысяч золотом. Сумму вашего жалованья, если не возражаете, мы могли бы сейчас и обговорить…
— Ничего не имею против, господин генерал, — сказал Штепанек, возвращая внушительную гербовую бумагу.
Это уже был совершенно другой тон и совершенно другой человек. Право слово, Бестужев его едва узнавал: прямо-таки на глазах совсем было павший на самое дно жизни инженер обрёл несомненную надменность, уверенность в себе, спокойную вальяжность. Осанка его была самой что ни на есть горделивой, взгляд — чуть ли не высокомерным. Весь его облик выражал что-то вроде: «Ну вот, История и расставила всё на свои места!»
«А ведь ты, братец мой, фрукт, — весело подумал Бестужев. — Тот ещё фрукт. Гонористый, спасу нет. Ладно, какая разница, лишь бы дело сладилось…»
Не дожидаясь приглашения, Штепанек шагнул к столу и непринуждённо уселся, вынул из кармана дрянненький серебряный портсигар, щёлкнул крышкой. Генерал предупредительно пододвинул ему хрустальную пепельницу.
…Когда примерно через полчаса Бестужев с Аверьяновым вышли из дома, генерал, остановившись на ступеньках невысокого крыльца, без малейших попыток соблюдать генштабовский лоск совершенно по-мужицки утер ладонью пот со лба, шумно выдохнул:
— Уфф! Тяжёлый в обращении субъект, не правда ли, Алексей Воинович?
— Да уж, — с чувством сказал Бестужев.
Торг, свидетелем которого он был, получился на редкость упорным: Штепанек оказался из того разряда людей, которые прекрасно чуют, что в них возникла крайняя необходимость, и стараются это использовать к максимальной выгоде для себя. Сто тысяч золотом обернулись ста двадцатью, да и жалованье, на которое генерал вынужден был согласиться, было чрезмерным не только по меркам Российской империи, но и, пожалуй, любой европейской державы. Министр, что в России, что в Австрии, получал месячного жалованья поменьше… И значительно.
— Он не еврей, случайно? — весело поинтересовался генерал.
— Чистокровный чех, — сказал Бестужев. — Проверено.