– Мой папа, человек мудрый, говорил, что торопиться всегда плохо. Но вы, уважаемый Борис Петрович, сказали, мол, не надо вступлений, я высказал суть, чувствую, в таком кастрированном виде она вас не устраивает. Не буду злоупотреблять вашим терпением. Один человек должен мне два миллиона сто тысяч долларов, но, увы, не отдает. У человека деньги имеются, у меня есть его расписки. Вы получаете деньги, оставляете себе треть суммы. Я считаю, что это справедливо.
– Почему вы не обращаетесь в суд – понятно, почему вы пришли ко мне – нет. Удивлен и категорически отказываюсь от вашего предложения.
– Сорок процентов.
У Гая мелькнула мысль, что за пятьсот тысяч парни Харитонова выбьют долг из кого угодно.
– Вам, естественно, необходимо подумать, – сказал гость и положил на стол плотный конверт. – Здесь все данные на должника, копии его расписок и пять тысяч долларов – ваш гонорар за время, которое вы на меня потратили.
Гай молчал, наконец решился и ответил:
– Я попытаюсь выполнить вашу просьбу, но на определенных условиях.
Гость кивнул понимающе.
– Я не пишу никакие расписок в получении подлинных документов, которые могут мне понадобиться. И еще. Мне необходимо знать, кто назвал вам мое имя, почему вы пришли именно ко мне.
Гость покачал головой, как бы взвешивая условия, ответил:
– Расписки есть глупости, и мое положение эти глупости доказывает. Имя я назвать не могу, так как дал слово. А мой папа, человек умный, говорил, человек стоит столько, сколько стоит его слово. Вам, уважаемый Борис Петрович, я верю на слово.
– Хорошо, господин Самойлов. – Гай убрал конверт в стол. – Оставьте свою визитную карточку, я вам позвоню.
– Не стоит беспокоиться, я сам...
– Дайте вашу карточку, – перебил Гай. – Я начну с того, что установлю, кто вы такой.
– Вы мудрый человек, – гость положил на стол визитную карточку, поклонился и вышел.
Борис Петрович Гай начал новую жизнь, хотя в тот момент и не подозревал об этом, рассматривая визитную карточку, на которой скромно значилось: “Самойлов Виктор Сергеевич, инженер, ремонт телевизоров”.
В понедельник, двадцать пятого сентября, в кабинете сыщиков все было на своих местах, как и неделю назад, когда генерал Орлов “предложил” полковнику Гурову принять меры к розыску людей или организации, которая взяла на себя тяжкий труд получать с людей или организаций долги. А не согласных платить – устранять, что в переводе на русский язык означает убивать.
За неделю никаких перемен не произошло, разве что Станислав Крячко не писал за столом, а сидел в своем кресле и смотрел в окно. Гуров же по привычке расхаживал по кабинету.
– Почему ты молчишь? – Гуров остановился напротив Крячко. – Ждешь, пока я не придумаю, как нам выбраться из тупика?
– Ты упрям. Лев Иванович, я не собираюсь тебя перевоспитывать. Глупо, бессмысленно, а мне, как подчиненному, и небезопасно. Ты, а не я произнес слово: тупик. Не в первый раз забрались, и вывод давно известен – все скорости назад, до развилки, искать новую дорогу. Версия с Аляшиным – ложная версия.
– Брата Аляшина убили? Факт. За Аляшиным велось наблюдение? Факт.
– Аляшин отказывается давать показания? Факт. – Крячко загнул палец. – Проверка людей, которые за ним следили, ничего не дала. Тоже факт. Я тебе говорю, в этом аквариуме рыбы нет, ловить нечего.
– У тебя есть другой аквариум? – спросил Гуров.
– У меня есть начальник. Он гений сыска и должен вывести меня на дорогу.
Подобные стычки между сыщиками случались не часто и совершенно не влияли на их личные отношения. В подобных случаях они походили на боксеров-профессионалов, которые в тренировочном бою наносят друг другу жесткие удары, пытаются пробить защиту и сбить дыхание, затем не спеша моются в душе, массируют затекшие мышцы и мирно беседуют о погоде.
– Наличие начальника не освобождает тебя от обязанности думать самостоятельно. Аляшин явно боится, но на контакт с властями не идет. На что он рассчитывает?
– У Аляшина с кредиторами имеется неизвестная нам договоренность, – ответил Крячко. – Непонятно, почему его держат под наблюдением?
– Боятся, сбежит, разыскать человека за рубежом – дело хлопотное и дорогое. Я бы все происходящее мог понять, если бы не состав группы преследования. Здесь все по-уродски. Почему используется машина, обслуживающая депутатский корпус? Почему наблюдающих четверо, хотя вполне достаточно двоих? Отвечай, Станислав, что ты уставился в окно?
– Я же тебя не попрекаю, когда ты шарахаешься по кабинету как очумелый. – Крячко крутанулся в кресле. – Ты забываешь, что мы в России, где самые нелепые накладки и противоречия составляют суть бытия. Почему машина из гаража обслуживания? Хозяин деньги на транспорт выделил, а у меня дружок в гараже работает. На кой черт я буду отдавать деньги дяде, когда я могу с приятелем поделиться? Почему работают четверо, когда достаточно двоих? Платят хорошо, работа непыльная, катайся себе да глазами хлопай. Начальство в кабинете сидит, чего угодно объяснить можно. К примеру, можно соврать, мол, объект неспокойный, часто заходит в большие магазины, вдвоем его легко потерять.
– Говоришь, лишь бы сказать, сам своей брехне не веришь. – Гуров присел на край ничейного стола, который стоял вдоль левой стены кабинета. – Дело ставят профессионалы, они все продумали, прекрасно знают, где хватит двух человек, а где нужны все четверо. Ты беседовал с этими людьми, сам говоришь, что двое – люди бывалые, а двое – случайные. Складывается, что нам просто голову морочат, будто ловят на живца.
– Ты и рыбу-то в жизни не ловил, – фыркнул Крячко. – Слово знаешь, а смысла не понимаешь. Если ж с рыбалкой сравнивать, то нас не на живца ловят, так как мы на такую дохлятину никогда не бросимся. Скорее нас к определенному месту прикармливают, хотят знать, где и когда нас можно найти.
Гуров смял сигарету, которую только что вынул из пачки, взглянул на друга внимательно, слез со стола, не стал расхаживать по кабинету, а неторопливо прошел на свое место, уселся в кресло прочно, стал задумчив. Станислав не мог понять, что он сказал такого, что так озаботило друга, притих, ждал, когда Гуров выскажется.
– Ты сказал, что один из четверых, катавшихся в машине за Аляшиным, в недавнем прошлом сотрудник угро. – Гуров оперся на стол, лицом внезапно осунулся, от его недавней рассеянности и лености не осталось и следа.
– Ну? – Станиславу передалось напряжение товарища. – Дуров Артем Григорьевич, старший опер райуправления, прослужил в милиции пятнадцать лет, от роду – тридцать восемь, уволен за систематическую пьянку.
– Тридцать восемь, пятнадцать службы, ас, в самом соку и старший опер. – Гуров покачал головой. – Когда ты с ним разговаривал, запах чувствовал? А с лицом у него как? Ты понимаешь, что я имею в виду?